Жена сэра Айзека Хармана - Уэллс Герберт Джордж - Страница 27

• Предыдущая
• 27/87
• Следующая

Они уже прошли ворота и приближались к памятнику принцу Альберту. Мистеру Брамли пришла такая мысль, что ему даже страшно было ее высказать.

— Конечно, мы вполне можем поговорить здесь, под этими развесистыми деревьями, — сказал он. — Но мне так хотелось бы… Вы видели большие куртины в Хэмптон Корт? Весь парк так и сияет в солнечный день, вот как сегодня… Такси довезет нас туда за какой-нибудь час. Если только вы свободны до половины шестого…

А почему бы и нет?

Это предложение настолько противоречило всем законам, господствовавшим в мире леди Харман, что она, охваченная протестом, сочла своим долгом в деле борьбы за женские права найти в себе смелость принять его…

— Но я должна вернуться не позже половины шестого…

— Мы успеем осмотреть парк и вернемся даже раньше.

— В таком случае… я буду очень рада.

(А почему нельзя? Сэр Айзек, конечно, придет в ярость… если только узнает об этом. Но ведь женщины ее круга часто делают такие вещи; разве об этом не написано во всех романах? Она имеет полное право…

И к тому же мистер Брамли такой безобидный.)

Леди Харман, безусловно, хотела, совмещая приятное с полезным, поговорить с мистером Брамли о своем сложном и затруднительном положении. Эта мысль постепенно крепла в ней со времени их первой встречи. Она была из тех женщин, которые за советом невольно тянутся к мужчине, а не к женщине. Она угадывала в мистере Брамли ум, доброту, великодушие; чувствовала, что он много пережил и выстрадал, многое понял и готов помочь другим найти путь в жизни; она поняла по его книгам, что сердце его похоронено вместе с умершей Юфимией и из всех, кого она знала, он единственный казался ей другом, почти братом. Она хотела так и сказать ему, а потом поделиться с ним своими сомнениями, от которых у нее голова кружилась: до какого предела она вправе считать себя свободной? Как ей относиться к делу сэра Айзека? Но теперь, когда их таксомотор мчался по оживленной Кенсингтон-Хай-стрит, мимо парка «Олимпия» на запад, она почувствовала, что ей очень трудно сосредоточиться на общих вопросах, с которых она предполагала начать. Как ни старалась леди Харман настроиться на серьезный лад, подобающий столь торжественному случаю, она не могла заглушить, отогнать неуместное ощущение, что это просто веселая проделка. Оживленная улица, автомобили, омнибусы, фургоны, экипажи, толпы пешеходов, магазины и дома были так захватывающе интересны, что в конце концов она должна была чистосердечно признать, что, пожалуй, лучше покориться этому ощущению и отложить серьезный разговор: ведь скоро они присядут на какую-нибудь удобную скамью под густыми деревьями в Хэмптон Корт. Невозможно всерьез и откровенно говорить о важных вещах, когда трясешься в такси, которое мчится, обгоняя большой красный омнибус.

Мистер Брамли из деликатности попросил шофера переехать Темзу по мосту не у Путни, а у Хаммерсмита, и они, миновав станцию Барнес, по проселку въехали в Ричмонд-парк и оказались вдруг среди высоких деревьев, папоротников и рыжих оленей, словно где-нибудь в тысяче миль от Лондона. Мистер Брамли попросил шофера сделать круг, чтобы они могли посмотреть самую красивую часть парка.

Мистер Брамли был приятно взволнован и радовался прогулке. Именно об этом он так часто мечтал в последнее время, ведя в своем воображении пылкие разговоры с леди Харман, но теперь он не мог выдавить из себя ничего и не меньше ее был ошеломлен неожиданностью. Он, как и леди Харман, вовсе не был склонен к серьезным разговорам. По дороге он говорил главным образом о тех местах, которые они проезжали, о том, как оживились лондонские улицы после появления автомобилей, о красоте и живописности Ричмонд-парка. И только когда они приехали в Хэмптон Корт, отпустили такси и, постояв немного у куртин, сели наконец на скамью в рощице, около длинного озера, где росли лилии, начался разговор по душам. И тут она всерьез попыталась связно объяснить свои затруднения, и мистер Брамли изо всех сил старался оправдать доверие, которого она его удостоила…

Конечно, это было совсем не то, о чем мистер Брамли мечтал: разговор как-то не клеился, в нем было много недосказанного, порождавшего смутную неудовлетворенность.

Вероятно, главной причиной этой неудовлетворенности было то, что она словно не замечала его — как бы это сказать? — самого по себе. Читатель мог уже заметить, что жизнь для мистера Брамли была прежде всего фоном, хитросплетением, лабиринтом, — вечным странствием к цели, священной и всепокоряющей, и этой целью была таинственная Она; причем жизненный опыт не оставлял в нем сомнений, что вторая половина человечества чувствует то же самое, что для женщин, несмотря на все их притворство, весь мир — это Он. И мистер Брамли был склонен верить, что остальное в жизни — не только роскошь и блеск, но вера, мечты, чувства — есть лишь результат и воплощение этой великой двойственности. Для него самого и для тех женщин, которых он близко знал, главная цель состояла в том, чтобы без конца искать и находить Его или Ее в различных людях; к он был удивлен, озадачен, когда увидел, что очаровательное существо, словно специально созданное для поисков, в которых для него заключался смысл жизни, даже и не подозревало об этом извечном откровении и, так сказать, в простоте своей смотрело куда-то сквозь него, не замечая его, интересуясь вопросами морали в хлебной торговле и степенью личной ответственности в подобных делах. Вывод мог быть только один: дремлющие в ней чувства еще не проснулись.

Мечта «разбудить» эту спящую красавицу слилась в его воображении с тем образом, который он для себя создал. Я не хочу сказать, что мысли мистера Брамли были такими четкими, нет, но направление их было именно таково. Они смутно проступали в глубине его сознания. И поэтому, когда он попытался ответить на смущавший ее вопрос, было похоже, будто он преследует при этом тайную цель. Ему было ясно, что леди Харман, пытаясь вырваться из-под власти мужа и понять истинный характер его деятельности, может освободиться настолько, что будет готова к новому союзу. И вполне естественно, что под влиянием этих мыслей он твердо решил быть рядом, когда такое освобождение и пробуждение свершится…

Я был бы несправедлив к мистеру Брамли, человеку и влюбленному, заставив вас предположить, что он задумал это с сознательным расчетом. И все же смутные мысли закрадывались в его голову. Конечно, если бы сказать ему, что у него на уме, он стал бы протестовать, но слегка покраснел бы, сознавая справедливость этого. И при всем том ему просто хотелось сделать ей приятное, исполнить ее желание, помочь ей, потому что она нуждалась в помощи. Ему особенно хотелось быть чистым и честным по отношению к ней, а также ко всему, что с ней связано, не только ради нее, но и ради себя самого, ради их взаимоотношений…

И вот мистер Брамли сидит на зеленом стуле под густыми деревьями в Хэмптон Корт, в своем элегантном лондонском костюме, который ему очень к лицу, в шелковом цилиндре, — красивый, умный, держа в одной руке перчатки, а другую закинув на спинку стула, и серьезно, вдумчиво разбирает вопрос об общественной пользе «Международной хлеботорговой компании» и о том, может ли леди Харман «сделать что-нибудь», дабы искупить несправедливости, причиняемые этой компанией, и нетрудно догадаться, почему на щеках у него легкий румянец, а речь его немного бессвязна и взгляд скользит то по мягким черным прядям над ухом леди Харман, то по ее нежным, шевелящимся губам, то по грациозной фигуре, когда она наклоняется вперед, опираясь локтем на колено ноги, закинутой за другую ногу, и положив подбородок на затянутую в перчатку руку, или чертит зонтиком по земле в непривычном усилии высказать и объяснить свои затруднения.

Нетрудно догадаться также, почему он только делает вид, будто относится к этому вопросу просто и беспристрастно. Он рассказывает интереснейшую проблему, когда в женщине просыпается чисто мужское чувство ответственности перед обществом, но ему хочется думать лишь о том, что это неизбежно должно поколебать верность и повиновение леди Харман сэру Айзеку, и он поневоле желает воспользоваться случаем и толкнуть ее к этому…

• Предыдущая
• 27/87
• Следующая