Анна-Вероника - Уэллс Герберт Джордж - Страница 35
- Предыдущая
- 35/70
- Следующая
Анна-Вероника не знала о печатных работах своего учителя; превосходство мисс Гэрвайс ее слегка раздосадовало. Впоследствии, прочитав статью, о которой шла речь, она нашла ее замечательно хорошо написанной и весьма убедительной. Кейпс с его ясным, логическим мышлением обладал даром писать легко и просто, и когда она следила за его мыслями, у нее появлялось такое ощущение, будто она что-то разрезала новым, острым ножом. Ей захотелось еще почитать его, и в следующую среду она отправилась в Британский музей, где занялась поисками его статей в научно-популярной периодике и исследований в различных толстых научных журналах. Научные статьи, если только в них не идет речь о каких-либо из ряда вон выходящих теориях, обычно по своему стилю неудобочитаемы, поэтому Анна-Вероника пришла в восторг, обнаружив в научных статьях Кейпса ту же простоту, уверенность и ясность, что и в статьях для широкого читателя. Она еще раз вернулась к ним, и в глубине ее сознания созрело твердое решение по примеру мисс Гэрвайс при первом удобном случае сослаться на них.
Возвратившись вечером домой, Анна-Вероника с удивлением подумала о том, чем она занималась всю вторую половину дня; это доказывало, по ее мнению, что Кейпс действительно очень интересный человек.
И она стала размышлять о Кейпсе. Ее поражало, почему он такой особенный, непохожий на других мужчин. Ей тогда еще не пришло на ум объяснить это тем, что она влюбилась в него.
А все же Анна-Вероника очень много думала о любви. Преграды, возведенные в ее душе застенчивостью и привитыми понятиями, постепенно рушились. Окружающая обстановка поддерживала ее склонности и помогала идти против традиций семьи и воспитания, подготавливая девушку к смелому принятию реальной жизни. Рэмедж множеством ловких намеков подводил Анну-Веронику к пониманию того, что проблема ее личной жизни является только частным случаем и неразрывно связана с основным вопросом жизни женщины вообще и вопрос этот — любовь.
— Молодой человек вступает в жизнь, спрашивая, как он может получше устроиться, — говорил Рэмедж, — а женщина, вступая в жизнь, инстинктивно вопрошает, как ей лучше отдаться.
Она решила, что это удачный афоризм, но он проник в ее сознание своими щупальцами и стал влиять на ее образ мыслей. Биологическая лаборатория, рассматривавшая жизнь как процесс спаривания, размножения и отбора и снова спаривания и размножения, казалось, только обобщала это утверждение. А разговоры людей, подобных мисс Минивер и Уиджетам, всегда напоминали корабль, укрывавшийся в непогоду на подветренном берегу любви.
— Целых семь лет, — говорила себе Анна-Вероника, — я старалась даже не думать о любви… Я приучала себя относиться с подозрением ко всякой красоте.
Теперь она разрешила себе смотреть на вещи прямо. Провозгласила для самой себя свободу:
— Этот страх — чепуха, косноязычная болтовня! Завуалированная жизнь — рабство. С таким же успехом можно было остаться в Морнингсайд-парке. Любовь — главное дело жизни, любовь для женщины — основное событие и поворотный пункт, она вознаграждает за все другие ограничения, а я трусиха, как и все мы, с робким, скованным умом, и так будет до тех пор, пока любовь не застигнет меня врасплох!..
И черт меня побери, если я отступлю!
Но свободно рассуждать о любви она не могла, несмотря на все свои порывы к раскрепощению.
А Рэмедж как бы вечно кружил вокруг да около запретной темы, нащупывая благоприятную возможность, которую она, сама не зная почему, не предоставляла ему. Инстинктивно она не шла на это; приняв наконец решение не быть «дурой» и чересчур щепетильной, Анна-Вероника все же, как только он становился слишком смелым, переходила на строго научный, безличный, почти что энтомологический язык: с каждым его замечанием она обращалась так, словно это была бабочка, которую накалывают на булавку, чтобы лучше рассмотреть. В биологической лаборатории этот способ считался безошибочным. Но молодая девушка все сильнее возмущалась своим духовным аскетизмом. Перед ней человек с большим жизненным опытом, ее друг, который, несомненно, интересовался этим важным вопросом, он хотел поделиться с ней своими знаниями! Почему же ей не держаться с ним просто? Почему бы не приобщиться к его опыту? Человеку и так нелегко даются познания, а сомкнутые уста и запертые мысли усложняют все это еще во много раз.
Она решила хотя бы в одном вопросе преодолеть застенчивость и однажды вечером заговорила о любви и о сущности любви с мисс Минивер.
Но ответы мисс Минивер ее совершенно не удовлетворили. Мисс Минивер повторяла фразы миссис Гупс.
— Передовые люди, — произнесла она с видом человека, познавшего истину, — стремятся обобщить любовь. «Тот горячее молится, кто горячее любит. И это правда для всего на свете — великого и малого». Что касается меня, мой удел — преданность.
— Да, но мужчины? — отозвалась Анна-Вероника, решившись. — Разве вы не хотите мужской любви?
Обе несколько секунд хранили молчание, шокированные самим вопросом.
Мисс Минивер сквозь очки почти грозно посмотрела на своего друга.
— Нет! — выговорила она наконец, и что-то в ее голосе напомнило лопнувшую струну теннисной ракетки.
— Я прошла через это, — добавила она после паузы.
Потом заговорила с расстановкой:
— Я никогда еще не встречала мужчины, интеллект которого внушал бы мне уважение.
Анна-Вероника задумчиво взглянула на нее и решила настаивать из принципа.
— А если бы встретили? — спросила она.
— Не могу себе представить, — ответила мисс Минивер. — И подумайте, подумайте, — ее голос упал, — об ужасающей грубости!..
— О какой грубости? — спросила Анна-Вероника.
— Но, дорогая моя Ви! — Она говорила еле слышно. — Разве вы не знаете?
— О, я знаю…
— Тогда… — Она густо покраснела.
Но Анна-Вероника игнорировала смущение своей приятельницы.
— А не обман ли все это относительно грубости? Я имею в виду женщин, — сказала Вероника. После короткой передышки она решила продолжать: — Мы уверяем, будто тело безобразно. А на самом деле это самая прекрасная вещь на свете. Мы уверяем, будто никогда не думаем обо всем том, что создало нас такими, какие мы есть.
— Нет! — воскликнула мисс Минивер со страстью. — Вы ошибаетесь! Я и не подозревала у вас таких мыслей. Тело! Тело! Оно ужасно. Мы души. Любовь — чувство более высокого плана. Мы не животные. Если бы я когда-нибудь встретила мужчину, которого смогла бы полюбить, то любила бы, — ее голос снова упал, — платонически. — Стекла ее очков блеснули. — Совершенно платонически, душой душу.
Она повернулась лицом к огню, крепко стиснула себе локти, пожала узкими плечами.
— Тьфу! — произнесла она.
Анна-Вероника смотрела на нее и удивлялась.
— Не нужно нам мужчин, — продолжала мисс Минивер, — нам не нужны их насмешки и громкий хохот. Пустые, глупые, грубые скоты. Да, скоты! Они и с нами все еще ведут себя, как скоты. Может быть, наука когда-нибудь позволит нам обходиться без них. Я имею в виду женщин. Самцы нужны не каждому живому существу. У некоторых нет самцов.
— У зеленых мух, например, — согласилась Анна-Вероника, — но даже и они…
Наступила минута глубокомысленного молчания.
Анна-Вероника удобнее оперлась подбородком на руку.
— Интересно знать, кто из нас прав. Во мне нет ни капли такого отвращения.
— Толстой хорошо говорит об этом, — продолжала мисс Минивер, не обращая внимания на слова приятельницы. — Он видит все насквозь от начала до конца. Жизнь духовную и телесную. Он видит, как люди оскверняют себя скотскими мыслями, скотским образом жизни, жестокостями. Просто потому, что они ожесточены скотством, отравлены кровью и мясом убитых в злобе животных и спиртными напитками. Подумать только! Напитками, которые кишат тысячами и тысячами отвратительных мелких бактерий!
— Это же дрожжи, — заметила Анна-Вероника, — растительные.
— Все равно, — ответила мисс Минивер. — Поэтому мужчины как бы набухают материей, они возбуждены и опьянены ею. И они слепы ко всему нежному и утонченному; они смотрят на жизнь налитыми кровью глазами, и их ноздри раздуваются от вожделения. Они деспотичны, несправедливы, догматичны и похотливы.
- Предыдущая
- 35/70
- Следующая
