Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Уткин Анатолий Иванович - Страница 35
- Предыдущая
- 35/139
- Следующая
Англичане, «создавая грандиозную наземную армию, реформируют военное руководство. 19 декабря сэр Дуглас Хейг сменил сэра Джона Френча на посту главнокомандующего британской армии во Франции. (В тот же день немцы применили против британских войск фосген, в десять раз более токсичный, чем применяемый прежде хлорин.) 23 декабря 1915 года начальником британского генерального штаба становится генерал Уобертсон. С наступлением „века Робертсона“ Китченер в значительной степени лишается своего всемогущества, а Россия теряет в его лице стратега, который всегда высоко ценил союзническое значение России. Робертсон был более жестким национальным стратегом, менее склонным к союзнической дипломатии, и это предопределило определенное обострение разногласий, связанное, помимо прочего, с уходом великого Князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего русской армии.
В России горечь поражений питала «мысль, что союз с Британией и Францией не дает непосредственных и быстрых результатов. Разумеется, союз. с Западом еще не ставился под вопрос, лояльность союзникам преобладала безусловно, не за. поражения на фронтах нужно было по старой русской традиции искать виновника. Ничего удивительного, что стал расти критицизм в отношении адекватности существующего политического строя запросам и нуждам попавшей в тяжелую беду России. На Западе не без тревоги отметили этот факт; здесь стали задаваться вопросом: что думает о будущем России русская буржуазия, как относится она к исторической релевантности императорской власти? В дипломатических представительствах Запада всегда с большим интересом слушали одного из самых рассудительных (по мнению западных дипломатов) промышленников России — Путилова (у которого имелся и государственный опыт — он был одним из четырех промышленников, заседавших в Особом Совещании по снабжению, учрежденному при военном министерстве). Его оценки служили контрастом неиссякаемому оптимизму ставки и дворянского слоя. Он одним из первых указал на закамуфлированный процесс постепенного упадка, подтачивающий здание России.
Летом 1915 г. в его прорицаниях появилась нота обреченности. 2 июня 1915 г. он указал представителям Антанты на неизбежность революционного взрыва. Поводом послужит военная неудача, голод или стачка в Петрограде, мятеж в Москве или дворцовый скандал. Революция будет исключительно разрушительной, ввиду того что образованный класс в России являет собой незначительное меньшинство населения. Он лишен организации и политического опыта, а главное, не сумел создать надежных связей с народом. Величайшим преступлением царизма, утверждала устами Путилова русская буржуазия, является то, что он не создал иного очага политической жизни, кроме бюрократии. Режим настолько зависит от бюрократии, что в тот день, когда ослабнет власть чиновников, распадется русское государство. Парадокс заключается в том, что сигнал к революции дадут буржуазные слои, интеллигенты, кадеты, ~думая, что спасают Россию. Но от буржуазной революции Россия тотчас же перейдет к революции рабочей, а немного позже к революции крестьянской. Начнется ужасающая анархия длительностью в десятки лет. Такая футурология казалась тогда сугубо фантастической. Но западные наблюдатели не могли игнорировать первостепенного носителя западного сознания — успешного промышленника и финансиста. К тому же они были уверены, что так думает не только просвещенный фабрикант, не желающий носить розовые очки.
Запад в лице своих представителей в Москве и Петрограде стал отмечать, что по вопросу о войне оппозиция вызревает и в недрах самого правящего класса В июле 1915 г. группа влиятельных лиц — министр внутренних дел Маклаков, обер-прокурор синода Саблер и министр юстиции Щегловитов — начала открыто доказывать императору Николаю, что Россия далее не может продолжать воину (только в ходе майских боев на реке Дунайце число пленных, захваченных немцами, составило триста тысяч человек). Но и те, кто стоял за безусловное продолжение войны, изменили тон. Теперь они считали, что войной должны руководить другие люди. 19 июня 1915 г. в Москве собрался съезд Земского союза и Союза городов. Уже на открытии князь Львов вынес приговор правящей олигархии: «Задача, стоящая перед Россией, во много раз превосходит способности нашей бюрократии. После 10 месяцев войны мы еще не мобилизованы».
То был первый удар грома, и Запад этот удар не расслышал. Была ли в том вина его дипломатов? Едва ли. Множество русских было уверено в незыблемости старого порядка, в несокрушимости пирамиды царской власти. Бьюкенен и Палеолог беседовали с передовыми умами русского общества, советовали не беспокоиться о конечной судьбе русского монолита. Так, издатель «Нового времени» Суворин характеризовал вызванные московским съездом ожидания абсолютно эфемерными: «Я знаю свою страну. Этот подъем не продлится долго — и мы вновь погрузимся в апатию. Сегодня мы нападаем на чиновников; мы обвиняем их во всех тех несчастьях, которые случились с нами, но мы не можем без них обойтись. Завтра, по лености, по слабости, мы опять отдадим себя в их когти». Посол Палеолог, ищущий, где же правда русской жизни, слышит такой комментарий: «Тургенев, знавший нас в совершенстве, пишет в одном из своих рассказов, что русский человек проявляет необыкновенное мастерство исключительно ради того, чтобы провалить все свои предприятия. Мы собираемся взлезть на небо. Но, отправившись в путь, o быстро приходим к выводу, что небо ужасно высоко. Тогда мы начинаем думать только о том, как бы упасть возможно скорее и ушибиться как можно больнее».
Но объективный анализ положения был все же возможен С исчезновением представлений о скоротечности войны, она (война) стала испытанием на крепость российского государственного устройства, на степень солидарности народа, на способность ставить перед собой реалистические цели. Критически мыслящие русские в 1915 г., когда стало ясно, что война продлится долгие годы, справедливо усмотрели опасность в том, что перед русским народом, подвигнутым на жертвы, нет ясной цели. Если от русских мужиков в шинелях требуют жертв, необходимость которых они не понимают, их патриотический порыв обречен.
Потеря к августу 1915 г. Польши сделала ощутимыми зачатки социального разложения и национального распада. Армия еще была полна героизма, и она все меньше верила в победу, ощущая, что ее приносят в неоправданную жертву. За упадком героического воодушевления стала видна грань, за которой наступал упадок духа, пассивная покорность судьбе. На дальнем горизонте встал вопрос о том, кто ответственен за пуск корабля в плавание, к которому он не был готов.
Важное движение мысли обнаруживается в русском руководстве по мере того, как война показала действительную силу могучей Германии. Первоначальная уверенность в возможности коренным образом ослабить Германию уступает место сомнениям. Сазонов и его министерство иностранных дел были последними в сомнениях о возможности европейской жизни: «сейчас она в будущем». После поражений 1915 г. Сазонов уже не тот, что прежде. В мемуарах он уже пишет, что Германия, ввиду своих ресурсов, индустриального потенциала, образованности населения и географического положения, в любом случае останется великой державой. Союз с Западом в свете этого становится не проблемой выбора, а делом абсолютной необходимости. Раненая Германия будет смертельно опасна — такова новая подспудная линия размышлений русских политиков. Сазонов с горечью признает в меморандуме императору в апреле 1916 г.: «Мы должны быть готовы к тому, что германский вопрос будет актуален на протяжении многих десятилетий… Я не предвижу препятствий к достижению согласия, с союзниками по вопросу о демаркации русско-германской границы… Мы должны провести границу с Германией правильно в политическом смысле, мы должны создать такую границу Польши, которую Европа могла бы успешно защищать от новы посягательств Германии на установление своей политической гегемонии» {161}.
Одним из инструментов, обеспечивающих надежный союз с Западом, по мысли Сазонова, должно было стать совместное управление Китаем. В Лондоне Э. Грей в конечном счете согласился с ним {162} . Учитывая интересы России в Европе Сазанов убеждал председателя Совета министров Горемыкин в необходимости договориться на Дальнем Востоке с Японией {163}.
- Предыдущая
- 35/139
- Следующая
