Приди в зеленый дол - Уоррен Роберт Пенн - Страница 2

• Предыдущая
• 2/64
• Следующая

Охотник бегом спустился вниз по дощатым ступенькам и подбежал к оленю, ещё судорожно бившему нотами. Это был здоровенный мужлан в высоких сапогах. Пробегая мимо Анджело, он на ходу обернулся и крикнул:

— Здоров, черт! Ловко я его, белобрюхого сукина сына!

Анджело Пассетто стоял на дороге, держа в руке пакет в размокшей газете, чувствуя, как холодный дождь сквозь пиджак добирается до его тела. Охотник отбросил лук, ухватил оленя за заднюю ногу и потащил его на дорогу. Сперва туша подалась, но потом рог зацепился за остатки изгороди, и олень застрял. Охотник, кряхтя, тянул изо всех сил. Обернулся к Анджело.

— Эй ты! Давай-ка помоги!

Анджело Пассетто стоял в растерянности, не зная, как поступить. Он словно растворился в этой туманной серой долине, стал её частью. Он стоял, безвольно глядя в заросшее седой щетиной лицо охотника. Налитые кровью глаза требовали повиновения. Возможно, под этим яростным взглядом Анджело Пассетто и подчинился бы.

Он оторвал взгляд от взбешённого лица охотника. Поглядел на дорогу. Пятьюдесятью ярдами дальше она сворачивала вправо и, следуя излучине ручья, уходила в лес. В лесу уже темнело. Обрыв там спускался в ущелье, за которым поднимались холмы. Над каменно-серым облаком, лежавшим в ущелье, небо начинало светлеть. Обрывки серой тучи слегка розовели, освещённые снизу солнцем, которое, должно быть, садилось там, в холмах. Облака были едва приметно тронуты рыжиной. Он представил себе, каково там, за ущельем, где раскинулась, наверное, совсем иная земля и над ней тихо светит закатное солнце.

На мгновение Анджело Пассетто позабыл об охотнике.

— Кому говорю! — кричал тот. — Тащи его!

Но уже послышался другой голос:

— Не смей трогать, Сай Грайндер!

Анджело обернулся. В полумраке веранды, под застывшими кронами кедров, он увидел женщину. Вернее, бледное лицо, словно повисшее в воздухе. Фигуры видно не было: она терялась в тени.

Охотник крепче ухватился за оленью ногу.

— Он мой, — сказал он.

— Ещё чего, — сказала женщина. — Ты убил его на моей земле.

— Я его убил на дороге, — сказал он и дёрнул оленя что было сил. Но рог держал крепко.

— Сай Грайндер, — повторила женщина. — Брось его, тебе говорят.

Охотник поднял голову, но оленя не отпустил.

— Не тебе приказывать, Кэсси Килигру. Думаешь, раз ты жена Сандерленда Спотвуда, так можешь мной командовать.

Но женщины на веранде уже не было. Сай Грайндер, задохнувшийся от собственного крика и гнева, вглядывался в темноту веранды, туда, где она только что стояла. Перевёл взгляд на свои руки, злобно выкрикнул что-то и снова потянул.

Рог высвободился, и туша выползла на дорогу. Он оттащил её к дереву. В грязи осталась широкая гладкая борозда с двумя симметричными следами рогов. Мужчина перевёл дух, достал из кармана верёвку и закинул конец на сук. Потом присел и стал связывать оленю ноги.

Он все ещё стоял согнувшись, когда голос опять окликнул его:

— Послушай! Ты говоришь, что убил его на дороге?

Охотник поднял голову. В сумраке веранды опять белело женское лицо.

— Ясно, на дороге, — сказал он.

— Эй ты! Там, рядом!

Анджело Пассетто вдруг увидел, что лицо теперь обращено к нему и, стало быть, слова тоже предназначаются ему.

— Ты ведь все время стоял там, а?

Анджело Пассетто посмотрел на женщину. Потом туда, где дорога исчезала в лесу. И снова на женщину.

— Кто? Я? — сказал он и отвёл глаза.

И опять из груди охотника вырвался хриплый, гортанный, победный возглас, который Анджело уже слышал, когда стрела попала в цель.

— Посмотри-ка сюда. Посмотри на меня! — сказала женщина.

Анджело Пассетто поднял голову. Кто бы мог подумать, что с такого расстояния можно смотреть человеку прямо в глаза. Чёрные глаза, горевшие на белом лице в тени веранды, словно прожигали его насквозь.

— Я смотрела в окно, — сказала женщина. — Ты шёл по дороге. Когда он выстрелил, ты остановился. Значит, ты видел. Что ж ты боишься сказать?

Анджело поглядел вниз на острые носы своих лакированных туфель, утопавших в бурой грязи. Он с грустью отметил, какими уродливыми култышками кажутся его ноги, погруженные в красную жижу. Он был рослый парень, но тут внезапно почувствовал себя недоростком. Почувствовал вдруг, как велик мир и как он одинок в нём. Ему так нравились лакированные туфли, чёрные и блестящие, а теперь вот и они заляпаны грязью.

— Скажешь ты правду или нет? — требовал женский голос.

Он снова поднял глаза, но не на неё. Он смотрел на дорогу, исчезавшую в тёмном лесу. Надо пойти дальше, только и всего — и окажешься там, в лесу. Он подумал, что, когда жизнь лежит перед человеком, как эта дорога, ему остаётся только идти по ней.

Возникнув, образ этот удивил и заинтересовал его. Подобные мысли были ему в новинку, о жизни он как-то не задумывался.

Нет, задумывался… Как-то в баре, где крутили пластинки, девица, с которой он пришёл, сказала ему, что жизнь — это просто тарелка вишен, и хихикнула, и наклонилась к нему прикурить, и он вдруг увидел, какие у неё глаза — большие, испуганные, — и эти слова, что жизнь — это просто тарелка вишен, ещё несколько дней вертелись у него в голове, и чтобы отделаться от них, он стал повторять их вслух, а два-три дня спустя дорвался и до самой девицы.

Девица была как девица, не хуже других. Но когда он получил от неё всё, что хотел, ему стало грустно. Ему захотелось плакать, словно он опять был маленьким мальчиком в Савоке и бежал к маме, чтобы уткнуться ей в подол, потому что в то утро ему казалось, что мир настроен против него.

Теперь, стоя под дождём, он вдруг подумал, что жизнь — это просто дорога: тёмный лес по бокам и серо-голубое небо, светлеющее над холмами, с которых уже сдуло туман; дорога, по которой вечно шагают твои ноги. И, представив себе, как выглядит жизнь на самом деле, он почувствовал облегчение.

— Скажешь ты, наконец, правду? — требовал женский голос.

В сумраке веранды все так же горели чёрные глаза. Но теперь он был спокоен и уверен в себе.

— Этот… этот… — начал он, не зная, как назвать убитое животное, — этот Санта Клаус. Он не на дороге… когда эта в него попала. Эта, которую стреляют.

Сперва никто не отозвался на его слова, только ревел ручей, но ревел так ровно, что тишины не нарушал. И вдруг раздался вопль:

— Ах ты, сволочь!

В два прыжка Сай Грайндер подскочил к нему. Перебросив пакет из правой руки в левую, Анджело потянулся к правому карману. И вспомнил. Карман был пуст.

В то же мгновение раздался грохот, под ногами у охотника всплеснулась грязь, потом по его красному, обветренному лицу разлилась бледность; выпучив глаза, охотник неотрывно смотрел на женщину.

Анджело тоже обернулся. Она стояла на краю веранды, все ещё держа двустволку у плеча. Перед домом неподвижно повисло облачко сизого дыма.

— Ты меня чуть не убила! — закричал охотник. — Кэсси Килигру, ты хотела лишить меня жизни из-за этого паршивого оленя!

— Лишить тебя жизни, ещё чего! Я сделала именно то, чего хотела. Ни больше ни меньше.

Стоя в тени своей веранды, она вдруг рассмеялась, и её задорный девичий смех повис в сыром воздухе, а Анджело Пассетто почудилось, что он слышит, как где-то далеко отсюда играют дети. И он вспомнил летний вечер в Кливленде и детвору на улице под фонарями, распевавшую, держась за руки и приплясывая в хороводе. Анджело Пассетто захотелось плакать.

— Ты спятила, — обалдело переступая в грязи, говорил охотник, все ещё бледный как полотно, — ты спятила.

— Будь я на твоём месте, — сказала женщина, с трудом подавляя смех, — будь я на твоём месте против спятившей Кэсси Килигру-Спотвуд с зарядом во втором стволе, я бы оттащила этого оленя туда, где он упал, положила бы верёвочку в карман, подняла бы тихонечко лук и поспешила своей дорогой. Так что отправляйся-ка ты к своей пропахшей коровником тупице Глэдис Пигрум, раз лучшей жены найти не сумел.

Сай Грайндер пожевал губами, словно собирался что-то сказать.

• Предыдущая
• 2/64
• Следующая