Новое назначение - Бек Александр Альфредович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/51
• Следующая

Все, кто находится в приемной, в один голос присоединяются:

– И от меня ему привет.

– И от меня тоже.

– Все? Нет. Петр Головня молчит.

– Улыбку и поклон Онисимову шлет и Валерия Михайловна:

– Скажите Александру Леонтьевичу, что мы все ждем его снова в Москву.

– Да, да, – подтверждает Цихоня. – Ждем. И, глядишь дождемся.

Петр Головня по-прежнему безмолвствует. Рот плотно сомкнут. Серые, цвета стали, глаза непримиримы. Василий Данилович невольно косится на него. Да, этот взял курс и не вихляет. И, видно, ничего не забыл, ничего не простил.

Еще раз кивнув всем, Челышев оставляет кабинет.

В столицу Тишландии шестнадцать советских людей – делегация на международную промышленную выставку – прилетели вечером. Из аэропорт отправились на такси в отель.

Описание северного города с его уютными особняками, внушительными офисами, тянущимися к небу кирхами и католическими храмами, описание его вечерних огней, его магазинов и лавчонок, ресторанов и уличных кухонек-закусочных пусть останется за пределами нашего рассказа.

Наутро покатили в советское посольство. В приемной не пришлось ждать ни минуты. Едва туда вошли, дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял улыбающийся Онисимов. Заблестевшими глазами он радостно смотрел на земляков, одетых в московские нещегольские пиджаки, в широковатые, незаграничного покроя брюки.

– Прошу, товарищи, ко мне. Прошу.

В кабинете уже находились и несколько сотрудников представительства. Давно они не видели Александра Леонтьевича таким воодушевленным. Даже и впалые щеки, в последнее время еще побледневшие, сейчас приобрели более свежую окраску Казалось, приезжих встречал прежний, как бы заряженный электричеством, источающий энергию Онисимов.

В обширном кабинете гостям не пришлось тесниться. Один за другим они называли себя, здоровались с Александром Леонтьевичем. Некоторых Онисимов уже знавал, общался так или иначе по работе, которая теперь казалась столь далекой, будто принадлежала некой иной, уже закончившейся жизни Онисимова. Пожимая руки, находя для каждого несколько радушных слов, он все поглядывал на Челышева, не торопящегося подойти к послу. Длинный, с брюшком, не особенно, впрочем, заметным под легким, светлым, хорошо сшитым пиджаком, нет-нет посверкивающий зрачками-искорками, далеко угнездившимися под сильно выступающими бровными дугами, Челышев был тут среди всех шестнадцати гостей самым дорогим для Онисимова. Ровно тридцать два года назад, летом 1925-го, молодой Онисимов, студент-практикант впервые увидел сумрачного, необщительного Василия Даниловича, главного инженера на едва теплившемся, разоренном заводе, и с тех пор. Сколько раз с тех пор их сводило вместе дело – металлургия, которой оба они принадлежали.

Наконец и Василий Давидович крепко пожал руку Онисимова.

– Свежие газеты привезли? – спросил Александр Леонтьевич.

Нет, Челышев московских газет не захватил. И никто в группе не догадался сделать этого.

Василию Даниловичу, уже с первого взгляда заметившему, как изменился, исхудал Онисимов, и сейчас подумалось: «Не тот. Раньше всегда у него дело, только дело, а теперь газеты…» Однако тут же мелькнула и иная мысль: «Газеты для него, пожалуй, тоже работа».

И, словно опровергая чьи-либо малейшие сомнения в своей преданности обязанностям службы, Онисимов заговорил о делах, расспросил, как встретили делегацию тишландцы, ладно ли товарищи устроились, указал, куда следует съездить, наметил несколько интересных экскурсий, продиктовал маршруты, дал советы. Просил о нем не забывать, обращаться к нему с любым затруднением, рассказывал о поездках, о всех впечатлениях. Ему явно не хотелось отпускать гостей, которые еще лишь вчера ходили по тротуарам Москвы, но долг требовал иного.

– Вам, товарищи, дорог каждый час. Не имею права вас задерживать.

Провожая гурьбу приезжих до дверей, Онисимов тронул рукав академика:

– Заходите ко мне, Василий Давидович. Почаще заходите.

Челышев увидел просящие глаза, совсем не онисимовские.

– Конечно, Александр Леонтьевич, зайду. В день открытия выставки Общество промышленности и торговли устроило прием в честь советской делегации. Одетый в визитку, бледноватый, с четкой полоской пробора на массивной голове, Онисимов прохаживался по залам, которые заполнила толпа приглашенных. К нему подходили представители местной элиты, а также и дипломаты различных государств, он был внимателен, любезен с каждым, приветливая улыбка то и дело открывала его зубы, он, как и обычно, располагал к себе отсутствием какой либо чопорности, важности, обаянием простоты, которая была и высшей светскостью. В этом блистательном шумливом многолюдии он не мог улучить минутку, чтобы заняться соотечественниками. Со скрытой тоской изредка посматривал на них. Сейчас он не принадлежал себе, принадлежал своим обязанностям. Эта фраза, возникшая в уме, вдруг кольнула его. Ведь раньше, в пронесшиеся десятилетия, во времена миновавшей своей жизни, он так бы не подумал, не сказал. Своим обязанностям – значило: себе, Одно от другого было тогда неотделимо.

То останавливаясь, то опять бродя в толпе, отвечая на поклоны, улыбаясь, вступая в мимолетные или более долгие беседы, он все же разыскал Челышева. И опять попросил:

– Заходите же, Василий Данилович.

Вскоре Челышеву удалось высвободить вечерок, чтобы посидеть у Онисимова.

Александр Леонтьевич впервые принимал здесь на дому, то есть в своей пустынной квартире, близко знакомого человека с родины. Из прихожей он повел старика в гостиную. Люстра, искусно выполненная из ничем не украшенной – так требовал новейший конструктивизм – полоски металла, смело изогнутой в виде острого зигзага, освещала низкие, броского контура, кресла и овальный, тоже под стать креслам низковатый, ничем не покрытый полированный стол. Поодаль возле дивана, в очертаниях которого опять же соединились простота и вычурность, приютился шахматный столик и два обыкновенных стула, несколько здесь странные. Сейчас на этом столике покоился телефонный аппарат. Оклеенные сиреневыми, лишенными рисунка, обоями стены были голы. Предполагалось, что тот, для которого было отремонтировано, подготовлено это жилище, подберет несколько картин по своему вкусу. Однако, равнодушный и здесь к убранству квартиры, Онисимов так и оставил в неприкосновенности наготу стен этой гостиной.

Челышев кинул вокруг взгляд из-под бровей и со своей грубоватой прямолинейностью сказал:

– Что-то тут у вас, Александр Леонтьевич, не пахнет русским духом. В кабинете, где вы нас приняли в первый день, мне было, с вашего позволения, вольготнее. Там хоть казенщина, да наша.

Онисимов тотчас откликнулся:

– Фу-ты ну-ты, мне тоже тут более всего приятен кабинет. Теперь вы мне дали право туда вас потащить.

Гость подошел к окну, еще не задернутому занавесью. Где-то вдали, резко сменяясь, пробегали нерусские буквы светящейся рекламы, а выше, во мгле неба виднелись неяркие звезды.

– Славно, – буркнул Челышев.

Онисимов понял: Василий Данилович был бы не прочь выбраться под звезды, посидеть, походить вдвоем в обширном, темнеющем за стеклами парке посольства. Однако Александр Леонтьевич, и прежде то почти не знававший прогулок, здесь нарочито избегал выходить по вечерам на свежий воздух. Он заметил, что под открытым небом после захода солнца его почему то пронимает озноб. А затем ночью, в постели, вдруг выступал, случаюсь, пот, сразу делавший мокрой рубашку. Ничего подобного с ним раньше не бывало. Правда, эта непонятная потливость еще очень редко посещала его и то лишь – так по крайней мере казалось Онисимову, – если он бывал вечером на воздухе Александр Леонтьевич не придавал значения этим неприятным странностям – не он один плохо переносил непривычно холодное здешнее лето. И все же предпочитал проводить свободные вечера в четырех стенах. Кстати, под крышей и не очень разыгрывался кашель, на воле же Онисимов обязательно раскашливался.

• Предыдущая
• 28/51
• Следующая