Сократ - Нерсесянц Владик Сумбатович - Страница 21

Установление власти "тридцати" и их тираническую расправу над неугодными гражданами Сократ встретил резко критически. Имея в виду участившиеся при правлении "тридцати" казни, Сократ в одной из бесед заметил, что для него "кажется странным, если человек, взявшись быть пастухом стада коров и убавляя и ухудшая их, не сознается, что он плохой пастух; но что еще более для него странно, если человек, взявшись быть начальником в государстве и убавляя и ухудшая граждан, не стыдится этого и не сознает, что он плохой начальник" (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, II, 32).

Доносчики довели слова Сократа до верхушки нового правления — Крития и Харикла. Последние вызвали дерзкого и словоохотливого старца (Сократу к этому времени было уже 65 лет) и напомнили ему свой закон, запрещавший вести беседы с юношеством. Сократ в иронической манере спросил, можно ли уточнить содержание запрета. Критий и Харикл согласились дать ему соответствующие разъяснения, и между ними состоялась прелюбопытная беседа, в ходе которой Сократ припер к стенке тиранов, заставив их скинуть маску законников и прибегнуть к прямым угрозам.

Беседа эта, по Ксенофонту, протекала так. "Тогда Сократ сказал: "Я готов повиноваться законам, но чтобы, по недоразумению, как-нибудь незаметно не поступить против законов, я желал бы точно узнать от вас, приказываете ли вы не касаться искусства речи, полагая, что оно заключается в правильном суждении, или в неправильном? Если в правильном, то, очевидно, я должен удерживаться от правильных суждений; если же в неправильном, то я должен стараться говорить правду". Тогда Харикл рассердился и сказал: "Сократ, так как ты не понимаешь, то мы запрещаем тебе яснее: вовсе не вести бесед с молодыми людьми".

"Хорошо, — отвечал Сократ, — но чтобы не было сомнительно, так ли я поступаю, как приказано, то определите, до которого года нужно считать человека молодым", — "Пока человек, — сказал Харикл, — не получает права вступать в сенат, как еще с незрелым рассудком, т. е. ты не должен вести бесед с людьми моложе тридцати лет". — "Даже если я покупаю что-нибудь, возразил Сократ, — а продает человек моложе тридцати лет, то и тогда мне не спрашивать, почем он продает?" — "Конечно, это можно, — ответил Харикл, — но ты любишь расспрашивать и тогда, когда знаешь, в чем дело. В этаком роде ты не спрашивай". — "Следовательно, — возразил Сократ, — мне не отвечать, если молодой человек спросит меня и я буду знать, например, где живет Харикл или где находится Критий?" — "Разумеется, это можно", — сказал Харикл.

Но Критий заметил: "Ты, Сократ, должен отказаться от этих кожевников, плотников, кузнецов.[17] Я даже думаю, что от частого употребления эти слова совсем износились". — "Следовательно, — сказал Сократ, — и от того, что следует за этими сравнениями — правды, святости и т. п.?" — "Именно, ответил Харикл, — и от пастухов; в противном случае берегись, чтобы тебе собою же не уменьшить числа коров"" (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, II, 34–38).

Продолжая преследовать Сократа, тираны, правда, но решились на прямую расправу с ним. И не сказать, что им было не до него. О нем помнили, его хотели сломить, дискредитировать. Так, Сократу и четырем другим гражданам тираны велели доставить с Саламина в город для казни Леонта Саламинского.

Леонт был одним из известных руководителей афинского флота и добропорядочным гражданином. Он участвовал в подписании мира, заключенного Никием со спартанцами, а в Аргинусском сражении был в числе афинских военачальников. Как сторонник демократии Леонт выступал в свое время против олигархического "правления четырехсот", а после установления "правления тридцати", опасаясь мести олигархов, удалился на Саламин.

Сократ, как, впрочем, и другие афиняне, понимал, что в случае с Леонтом речь шла об очередной расправе правителей над неугодным им лицом. Ясно было ему и то, что правители, привлекая его и других граждан в качестве исполнителей своих произвольных приказов, стремились так или иначе замарать всех причастностью к своей кровавой политике, распространить вину и ответственность за проводимые по их приказу деяния на многих, связав тем самым возможно большее число людей преступной круговой порукой и используя их в качестве своих подручных и послушной опоры.

Для тиранов было, конечно, весьма заманчиво впрячь в колесницу своих расправ "мудрейшего из греков". Мысль о привлечении его к мероприятиям власти исходила, скорей всего, от Крития; во всяком случае, без одобрения последнего дело не обошлось. Критию, этому софисту и тирану в одном лице, человеку незаурядному и порочному, представился случай задать праведному Сократу грязную работенку приспешника.

Но Сократ вновь разочаровал правителей. Когда пятеро афинян, получивших приказ об аресте Леонта, вышли из Тола (правительственного здания) на агору (афинскую городскую площадь), один из них отделился от группы и пошел к себе домой, вместо того чтобы отправиться с остальными на Саламин. Это был Сократ. И не было его вины в том, что Леонт был все-таки доставлен и казнен. "Только и на этот раз, — замечает Сократ, — опять я доказал не словами, а делом, что мне смерть, попросту говоря, нипочем, а вот воздерживаться от всего несправедливого и нечестивого — это для меня все" {Платон. Апология Сократа, 32 с-е).

На арене публичной жизни, как и в частном кругу, Сократ не был железным приверженцем догмы, но оставался человеком твердых убеждений. Смена партий у руля афинской политики преподносила ему все новые сюрпризы, но он был верен себе, своей внутренней оценке внешних событий. Во всех случаях заступничества — за стратегов при демократии, за Леонта при тирании и т. д. — он защищал закон и справедливость против беззаконий.

Однако, по сути, основным публичным делом Сократа была, разумеется, не та или иная эпизодическая стычка с властями по внешнему поводу, а его философствование, приведшее в конечном счете к судебному процессу над ним самим. И главный "публичный" день Сократа еще впереди.

На вопрос о том, следует ли жениться или нет, Сократ, говорят, ответил: "Как бы ни поступил, все равно будешь раскаиваться". Сам он обзаводиться семьей не спешил и вступил в брак, когда ему было далеко за сорок. Это произошло, видимо, в 20-е годы, скорей всего, после окончания "Архидамовой войны". Ко времени казни Сократа старший из трех его сыновей, Лампрокл, был подростком, а двое младших, Софрониск и Менексен, малолетками.

Менее определенны сведения о жене Сократа. Платон и Ксенофонт упоминают лишь о Ксантиппе как его супруге, тогда как, по Аристотелю, у Сократа было две жены: первая — Ксантиппа, мать старшего сына Лампрокла, и вторая жена — Мирто, мать Софрониска и Менексена, Сообщение Аристотеля явно расходится с платоновским рассказом о том, что в тюрьме Сократа навещала Ксантиппа с ребенком на руках.

Есть еще версия, по которой первой женой была Мирто, а не Ксантиппа. Диоген Лаэртский упоминает также источники, согласно которым у Сократа якобы было одновременно две жены. Объясняется это, дескать, тем, что ввиду ощутимой из-за долгой войны нехватки мужского населения афиняне приняли на народном собрании решение, позволявшее иметь законных детей не только от официальной супруги, но и от фактической жены, сожительницы. Нет единства и в сообщениях о том, какая же из двух жен была официальной. Кроме того, остается открытым вопрос, было ли вообще упомянутое решение действительно принято афинским народным собранием или оно является лишь последующей выдумкой, подводящей своеобразную правовую базу под версию о двух женах Сократа.

В разного рода сведениях о семейной жизни Сократа чаще всего именно Ксантиппа фигурирует в роли его жены, причем — весьма сварливой и докучливой. По поводу многочисленных анекдотов о ее скандальном характере остается, видимо, согласиться с тем, что дыма без огня не бывает.