Заложники обмана - Уивер Майкл - Страница 24

• Предыдущая
• 24/112
• Следующая

– Спасибо, крестный отец, но я разделаюсь с ним сам.

Донатти взглянул на него:

– Ты понимаешь о чем говоришь?

– Да.

Это единственное короткое словечко повисло в воздухе между ними. Донатти молча обдумывал его.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я понимаю твои чувства. Но я не могу допустить, чтобы ты ринулся в это дело очертя голову и погиб. Я должен тебя подготовить.

И он подготовил.

Принес Джьянни хорошо смазанный девятимиллиметровый автоматический пистолет, объяснил, как им пользоваться, показал, как его разбирать и собирать вслепую, научил стрелять прицельно, пользуясь при этом боевыми патронами в тире, устроенном в подвале. Донатти подготовил его к почти церемониальному акту убийства – как готовят новичка-матадора к первой встрече с быком, несущим ему потенциальную гибель.

Когда дон почувствовал, что Джьянни постиг науку и физически готов к делу, он начал его готовить психологически.

– Это не игра, – твердил он. – Правил здесь нет. Если ты не убьешь его, то он убьет тебя. Выброси из головы мысль о честной борьбе. Это убийство… а не теннисный матч. Он не был честен с твоим папой и твоей мамой. Он стрелял им в затылок… Ты понимаешь, что я тебе говорю, Джьянни?

Джьянни понимал.

Когда настала та самая ночь, он стоял в тени возле торгового склада на набережной, в котором работал Винченцо, и ждал, пока тот выйдет и направится на стоянку к своему “кадиллаку”. Джьянни сжимал в руке пистолет с глушителем, а сердце у него сжималось от тяжелой тоски по родителям. Ему было так страшно, что во рту высохла слюна. Но он рад был этому страху: через него он как бы прикасался к матери и отцу.

Но вот Винченцо вышел из склада и направился к машине. Джьянни хотел дождаться, пока Винченцо пройдет мимо, и стрелять ему в спину, пока тот не упадет. Он рисовал эту картину в своем воображении целую неделю. Все очень ясно и просто. Что может помешать?

Помешать он мог себе сам.

Потому что когда он уже намеревался открыть стрельбу, когда увидел перед собой на расстоянии десяти футов широкую квадратную спину Винченцо, выстрелить он не смог.

И дело тут было не в честности. Она для него сейчас ничего не значила по существу.

Но он окликнул:

– Винченцо!

Тот обернулся, и они уставились друг на друга. Казалось совершенно естественным, что они двое вот так стоят лицом к лицу, что в эти секунды их души и тела связаны неразрывной связью.

– Я Джьянни Гарецки, – сказал он и глянул прямо в глаза Винченцо, который выхватил пистолет и направил его на Джьянни.

Это послужило толчком, и Джьянни выстрелил три раза подряд.

Люди сбежались на место убийства очень быстро.

Цена оказалась высокой. Он вынужден был покинуть страну и годами жить жизнью беглеца. Но такую цену стоило заплатить.

И Дон Карло Донатти единственный помогал ему в этом. Он обеспечил комфорт, деньги, защиту, он делал все, что нужно, и в конце концов научил его, как проложить свой путь во тьме.

Все это было. Все было до сих пор.

Перст Божий, подумал Питер Уолтерс. Кровь и гибель ошеломляли. Все происходило прямо перед глазами, в гостиной, где рядом с Питером сидели его жена и сын и видели это в семичасовых новостях. Бомба взорвалась в главном зале римского аэропорта Фьюмичино в тот самый момент, когда дюжина или даже больше людей с камерами собирались снимать на пленку прибытие высокопоставленных американских делегатов на переговоры по Ближнему Востоку, но вместо этого сняли весь ужас происшедшего.

Взрыв прогремел за считанные минуты до того, как заработали камеры, и впечатление от звуков и движений было таким же сильнодействующим, как от наилучших репортажей с поля сражения. Трупы валялись повсюду, словно груды старого тряпья. Кричали раненые. Все, кто мог двигаться, разбегались в стороны. И над всем этим хаосом плыли дым и пыль, напоминая о сером дыме дантова ада.

И перст Божий?

Увиденная трагедия вызвала у Питера единственную и однозначную реакцию: завтра с утра он едет убивать Абу Хомейди.

Не обязательно, чтобы именно этот взрыв был делом рук Хомейди. Никто не мог бы утверждать это с уверенностью. Но стиль был типично его. Не было сделано предупреждения о готовящейся акции. Кровопролитие носило безжалостный и неразборчивый характер. Женщины и дети пострадали в полной мере. Главной целью, понятно, оставались американцы. И происходило все на европейской территории.

Питер Уолтерс взглянул на сына, который скрестив ноги сидел на полу перед креслом матери. Смотреть семичасовой выпуск новостей всей семьей сделалось неким ритуалом в те дни, когда Питер находился дома. Но в этот вечер Питер сожалел, что Поли стал зрителем устрашающей картины.

Мальчик сидел очень тихо, совершенно потрясенный. И, казалось, осознавал, что на экране перед ним происходит нечто страшное, но не мог понять, что оно значит. Вплоть до той секунды, когда крупным планом показали лицо кричащей девочки, залитое кровью. Лицо, полное ужаса, и ужас этот тотчас отразился на лице Поли.

– Папа, – только и выговорил он тихо, будто и не сознавая, что слово вырвалось у него, и начал медленно качать головой взад-вперед, взад-вперед, как-то по-стариковски.

Питер смотрел теперь не на экран, а на мальчика. Он уже достаточно узнал о том, что произошло в римском аэропорту. Но он никогда не узнает достаточно о том, что происходит в душе у его сына.

Зато он отлично понимал, что с мальчиком сейчас. Поли представлял себя там, в аэропорту, рядом с кричащей девочкой; у него самого лилась по лицу кровь, он сам закатывался диким криком.

Питер понял, что мальчик хочет, чтобы отец дотронулся до него, погладил по голове. Он сел рядом с Поли на пол, провел пальцами по волосам сына и почувствовал, как тот вздохнул.

– Папа?

– Да?

– Как могут происходить такие страшные вещи?

– Они сообщили, что это была бомба.

– Я знаю. Но зачем? Я хочу сказать, зачем кому-то надо убивать так много людей ни за что?

Питер взглянул на жену, но она отвела глаза. Это значило, что она возлагает ответственность полностью на него и не собирается ему помогать.

– Наверное, те, кто это сделал, считали, что у них есть причины.

– Какие?

– По-моему, не может быть причин убивать ни в чем не повинных беспомощных женщин и детей. Те, кто так поступали, вероятно, хотели запугать людей и привлечь внимание к тому, чего они добиваются.

– А почему полиция не может их поймать?

– Я уверен, что она старается их поймать.

Пол размышлял, глаза у него потемнели.

– Полицейские никогда их не арестуют, – заявил он.

– Почему же?

– Потому что никогда этого не делают. Но держу пари, что ты смог бы, – сказал Пол.

– Я? – Питер удивился, хоть и не слишком. – Но я же не полицейский. Что я могу знать о поимке сумасшедших бомбистов?

Мальчик повернулся и посмотрел на него.

– Ты все знаешь, папа.

Питер собирался уехать ранним утром, и Пегги решила помочь ему уложить вещи, прежде чем они лягут спать.

В первые годы совместной жизни она задавала ему немало хлопот в связи с его частыми кратковременными отлучками. Обижалась, что он ее покидает, принималась ссориться с ним без всяких видимых оснований, бросала ему обвинения, томила долгим холодным молчанием.

Питер считал, что она воспринимает его отъезды примерно так, как мать воспринимает постоянные провинности любимого ребенка. Его понимание ответственности перед Америкой казалось ей отчасти простоватым. Она полагала, что чувства его все еще носят юношеский характер, что в свои тридцать восемь он старается уберечь от разрушения некоторые свои наивные сантименты, как иная хозяйка оберегает от топора голову полюбившейся утки.

Она перестала с этим бороться, но именно поэтому он чувствовал себя виноватым вдвойне. Наблюдая за тем, как она укладывает его вещи, как бережно обращается с каждой, он почти хотел, чтобы она злилась на него, а не помогала вот так безропотно.

• Предыдущая
• 24/112
• Следующая