Человек против мифов - Берроуз Данэм - Страница 51

Поскольку обмен мыслей был затруднен, постольку, очевидно, не было и простора для обмена. Стоический примитив, пожалуй, мог произнести "О-о!", когда ему хотелось сказать "Эх!", и таким образом дипломатично скрыть свое неудовольствие. Не исключено, что ж жесты могли вводить в заблуждение. Но искусство внушения ложных представлений и обдуманного неудовольства вряд ли мыслимо в условиях, когда язык еще не получил своего полного развития. Существование порока – своеобразный налог, уплачиваемый людьми за свою цивилизованность. Порок – свидетельство вместе и несовершенства людей и их способности к совершенствованию.

Язык даже не просто пассивный инструмент обмана, не маска, которая ничего не скрывает, пока ее не наденут. Язык может вводить в заблуждение даже тогда, когда им пользуются с самыми лучшими намерениями, пытаясь выразить именно то, что действительно думают. Слова и соединяющий их синтаксис – известные хитрецы. Хотя этим и не оправдываются спекуляции Чейза и Кожибского, но сам этот факт отрицать не приходится. В то время как я пишу эти строки, меня неотступно преследует сознание, что многие мои фразы, казалось бы точно прилаженные к моей мысли, донесут до читателя довольно-таки измененное значение.

Это другое значение от меня ускользнуло, но читатель с полным правом принимает его, ведь оно налицо. Двусмысленность может таиться в самом, казалось бы, немудрящем синтаксисе, в самых коротких предложениях и простейших словах. Профессор Куайн предлагает рассмотреть в качестве примера фразу: Pretty little girls' camp"[99].

Если у вас хватит терпения извлечь из этой фразы возможные значения, то вы обнаружите, что таковых имеется пять, т.е. больше, чем слов. Вот эти значения.

1. Прелестный лагерь для маленьких девочек.

2. Прелестный маленький лагерь для девочек.

3. Лагерь для прелестных маленьких девочек.

А если взять слово "pretty" в значении "довольно", то получим.

4. Довольно маленький лагерь для девочек.

5. Лагерь для довольно маленьких девочек.

Вероятнее всего, в виду имелось второе значение, но любое из остальных пяти значений также можно подразумевать. Наличие такого количества вариантов окрашивает сомнением даже наш, казалось бы, самый правдоподобный выбор.

Если уж такая простая фраза может таить в себе столько неприятности, то что говорить о предложениях со сложным синтаксисом и обилием неудобных слов! Полагают, что философам особенно свойственно злоупотреблять нагромождением сложностей в языке, но, как показывает самый беспристрастный анализ, они подвержены этому пороку не в большей степени, чем другие жертвы эрудиции. Я могу назвать пяток экономистов, десяток представителей политической науки и дюжину теологов, с которыми ни один философ не сможет потягаться в отношении запутанности языка. Что ни говори, но такие люди умеют производить впечатление. Подобные таланты проникают и в сферу организованной пропаганды, где они, закутавшись темными фразами, словно великолепным плащом, встают в позу пророка. Непревзойденным образцом здесь могут служить произнесенные в период избирательной кампании 1932 г. речи Гувера о золотом стандарте, о которых я, видимо, буду помнить до гробовой доски. Ни один луч света не мог проникнуть в эту темноту, ни один ключ нельзя было подобрать к секретному замку этих фраз. Среди нескончаемого потока усыпляющих звуков можно лишь было расслышать глухую борьбу с неподатливыми мыслями.

Поскольку мы считаем важным высказывать то, что думаем, и понимать то, что хотели высказать другие, постольку мы ценим точность в употреблении языка. Но, помимо невольных неточностей, которые свойственно допускать каждому, имеют место умышленные попытки использовать язык как ширму для сокрытия истинного смысла и истинных целей. Поэтому двусмысленности невинные могут соседствовать с двусмысленностями злокозненными, а за якобы непроизвольной ошибкой может скрываться злой умысел. Когда плута прижмут к стенке, он может выдать себя за дурака.

Неумышленная ошибка в языке может причинить некоторый вред, нарушая связь, которую язык в первую очередь призван осуществлять. Но поистине огромный вред наносится там, где в действие вступают коварство и обман. Конечно, убеждение, что "словами мне никогда не навредить", помогает оставаться невозмутимым под градом оскорблений, но в наш век насилия за словами не замедляют появиться и палки, и камни, от которых потом не собрать костей. В словесной перепалке оскорбительных эпитетов пускают в ход не меньше, чем рациональных аргументов, а эти эпитеты способны подрывать репутации, лишать людей средств к существованию и даже подстрекать к прямому насилию. Пожалуй, еще хуже то, что подобные эпитеты уводят дискуссию в сторону, заставляют тратить силы впустую и тем самым мешают действию в главном направлении. Поэтому один из первых шагов не только к познанию, но и к безопасности – опознание обычнейших злоупотреблений языка, чтобы не впадать в подобные ошибки самим и не страдать, когда их совершают другие.

Слова – зрительные или слуховые знаки, удивительно богатые различными свойствами. Назвать их знаками – значит сказать, что они отсылают к чему-то вовне себя и что это отсылание и составляет их значение. Слова могут отсылать к вещам, событиям, отношениям, качествам и количествам: слова "стул", "взрыв", "братство", "дружелюбие" и "пять" соответственно иллюстрируют каждую из названных категорий. Под микроскопами современной науки и философии различие между "вещами" и "событиями" улетучилось. Мы, однако, можем сохранить это разграничение с целью подчеркнуть различные аспекты объектов: либо их стабильность (как в случае со словом "стул"), либо быстроту изменения (как в случае со словом "взрыв").

В конечном счете каждое значение закрепляется общественным соглашением. Одной логикой нельзя объяснить, почему "стул" должно указывать на предмет мебели, поддерживающий человека в сидячем положении; единственным объяснением здесь может служить, что люди, говорящие на данном языке, согласились так называть этот предмет. Конечно, нельзя сказать, что соглашение достигается раз и навсегда. Язык постоянно в движении, старые слова исчезают, новые появляются, старые значения преобразуются в новые. Составители словарей могут затормозить, но не могут остановить этот процесс изменения. В отношении словарей, как и в отношении правительств, последнее слово принадлежит народу.

Если бы слова имели установленные употребления и только, вся проблема сводилась бы к тому, чтобы не отклоняться от этого употребления и следить за тем, чтобы оно изменялось с ростом наших знаний о мире. Но вдобавок к словарным значениям слова несут на себе печать различных ассоциаций; будто туманом обволакивая основное употребление, ассоциации могут иногда затмевать его собой и выдавать себя за него. В косном провинциальном сознании, например, слово "иностранец" совершенно утратило свое коренное значение под пеленой тягостных представлений о чем-то чуждом и опасном, так что это слово вызывает не образ человека, родившегося в другой стране, а образ носителя темных подрывных намерений. Прежде чем смеяться с чувством превосходства над этой ошибкой, нам стоило бы присмотреться, как мы сами относимся к выражению "иностранные измы". Буквальное его значение звучало бы как "теории, возникшие за границей и теперь имеющие хождение в нашей стране". Но "измы" – слово из словаря сатириков, почти сленг, и "иностранные" вызывает у нас все тот же безотчетный страх. Это выражение особенно нелепо в Америке, где трудно отыскать теорию, которая не была бы завезена извне. Пока мне приходит в голову только одна: теория Счастливых Охотничьих Просторов (Happy Hunting Ground), которую, видимо, сочинили индейцы и которая стараниями первых переселенцев обернулась ужасной действительностью.