Человек против мифов - Берроуз Данэм - Страница 42

Не надо забывать: мы говорим о людях, для которых эгоизм – сознательно исповедуемая вера. Мы не говорим о тех, кто время от времени (или даже часто) совершает эгоистические поступки. Эгоизм есть удовлетворение желаний за счет кого-то другого, так что приобретение одного становится потерей для другого. Полагаю, что всякий в тот или иной период жизни совершал такого рода вещи, но учеником Макиавелли будет только тот, кто делает подобное поведение жизненным правилом. И вот, если он делает его жизненным правилом по отношению к своей семье, друзьям и сотрудникам, он очень быстро перестанет иметь и семью, и сотрудников. Как бы ловко он ни скрывал мотивы своего личного приобретательства, другие вряд ли смогут не заметить наносимый им лично ущерб.

Условия, однако, становятся несколько иными, когда этика эгоизма практикуется в более широком круге, т.е. в национальном или международном масштабе. Коварство и насилие нуждаются для маневрирования в больших оперативных просторах, а эти просторы только здесь и можно найти. В диапазоне общества в целом между эксплуататорами и эксплуатируемыми оказывается значительное расстояние. Сверх того, эксплуатируемые нередко настолько поглощены непосредственными жизненными проблемами, что лишь благодаря немалому усилию способны уделять внимание активности эксплуататора. Вдобавок нейтральная полоса между теми и другими загромождена разнообразными шторами и заграждениями, которые в огромной степени маскируют реальное применение средств власти, мешая непосредственному наблюдению. Пример нацистов, если другого мы не хотим признавать, покажет нам, как все виды социальных институтов – образовательных, гражданских, церковных – могут вклиниться таким образом в пространство между группами. И если в малом кругу ложь едва может продержаться несколько дней, то социальный предрассудок в большем круге может существовать столетиями.

То же относится к насилию. Хоть и в мучительных попытках, но человечеству удалось преодолеть привычку к индивидуальному личному насилию, какое господствовало, скажем, во Флоренции XIV в., когда каждый дом был вооруженной крепостью с жителями-воинами, готовыми выдержать осаду. Мы преодолели насилие, боюсь, не потому, что сочли его нравственно неприемлемым, а потому, что оно стало явно самоубийственным. Однако в рамках общества можно вырядить насилие в хитоны исполнения закона и национальной обороны. Я вовсе не собираюсь говорить, что здесь не бывает случаев оправданного применения насилия, но в то же время я утверждаю, что не так уж редко под благовидными предлогами совершался обман. Применение полиции и вооруженных сил против рабочих показывает, какие вещи могут твориться во имя "обеспечения законности и порядка", а периодические войны за владение колониями на протяжении последнего столетия показывают, что можег твориться во имя "национальной обороны".

В более широком масштабе этика эгоизма имеет явно больше шансов на успех. Макиавеллический человек, получивший возможность творить "всеобъемлющую несправедливость" благодаря контролю над аппаратом государственной власти и над средствами общения, не только могущественный, но и неприступный противник. Если к тому же ему удалось разделить своих жертв, натравив их друг на друга на почве выдуманных и воображаемых обид, то он может ожидать для себя длительного пребывания у власти. Но даже и тогда все сводится, пожалуй, к простой оттяжке неизбежного провала в конце. Когда я впервые увидел Италию в 1924 г. вскоре после убийства Маттеотти, фашистский режим был довольно-таки шаток, его защитники, разумеется, предрекали ему могучую и долгую жизнь, нечто вроде похвальбы Гитлера о тысячелетнем рейхе. Шли годы, и, казалось бы, ничто не нарушало точность пророчеств. Но, невзирая на все это, пришел, наконец, день, когда вернувшаяся после долгой отлучки справедливость посетила одну миланскую площадь и проследила за тем, чтобы провозгласивший себя учеником Макиавелли Муссолини без помех висел пятками вверх на апрельском ветру.

Верно, что ученикам Макиавелли часто удается провести собственную судьбу; логика зла не всегда вступает с собой в противоречие. Но есть определенные последствия, которых ни один ученик флорентийского теоретика не может избежать. Главное в том, что ему неизбежно приходится быть макиавеллическим человеком. Со всяким тираническим деянием, приносящим ему выгоду, приходит и падение его морального облика. Его собственная этика обрекает его на лицемерную роль проповедника добродетели и вершителя зла. Раскол раздваивает его личность в самой основе, и вытекающая отсюда неустойчивость характера неуклонно усугубляется хищной ненасытностью желаний, которые, не подчиняясь никакой дисциплине, превращают всю жизнь в бурю и хаос. Жадность треплет его как лихорадка, и неизбежная смерть тела, даже в обстановке покоя и подобострастия, становится крушением сводов могильного склепа на ютящиеся внутри его кости. Так что если кому-то кажется заманчивой участь нацистского вожака, то пусть он помнит: чтобы быть тем или другим, надо быть им. Не удастся приобрести выгоды положения, не приобретя соответствующих черт личности. Чтобы пользоваться золотом, убранством и изобилием любовниц из Саксонии, надо быть человеком, который устраивает или разрешает устраивать газовые камеры и печи крематория. Нравственное вырождение вряд ли окупается всеми выгодами.

Наиболее иронический аспект этики эгоизма заключается в том обстоятельстве, что вместо обещанной реалистичности и практичности она оказывается причудливым образом идеалистической и перфекционистской. Она разделяет неувязки всех этических систем, где ценности настолько абстрактны и строги, что противоречат друг другу в реальном потоке событий. Вот пример. Макиавелли говорит, что "человек, явившийся причиной прихода другого к власти, погиб; ведь выдвижение произошло или благодаря его хитрости, или благодаря его силе, а оба эти качества оказываются под подозрением у поднявшегося к власти"[64]. Как известно, именно так поступил Муссолини, помогая укреплению немецкого фашизма, причем его политика привела как раз к предсказанным Макиавелли результатам. Надо ли думать, что ученик просто "забыл" наставление учителя? Конечно, нет. Его курс был вынужденным при данной политической игре с позиции силы и при общем антидемократическом характере фашизма. Иначе говоря, Муссолини был обязан пожертвовать одним наставлением, чтобы быть в состоянии следовать другим советам Макиавелли. Принципы вступили между собой в конфликт, приходилось выбирать. Сделай он свой выбор иначе, его ожидала бы другая беда, но, так или иначе, обязательно беда. Таким образом, глубокое неудобство макиавеллических принципов заключается в том, что их нельзя проводить все одновременно. В любой данной ситуации приходится воздерживаться от определенных и необходимых вещей, чтобы выжить в качестве предприимчивого тирана. Макиавелли сам сознается, что "благоразумие заключается в умении распознавать характер беды и в выборе меньшего зла"[65]. Но если вы поневоле должны выбирать меньшее зло вместо положительного добра, то, значит, события отняли у вас способность делать что-либо, кроме предотвращения катастрофы. Причем катастрофа эта отчасти вашего собственного производства, потому что применение хитрости и силы в течение долгого времени неизбежно вызывает к жизни и сплачивает против вас силы, необходимые для того, чтобы вас свергнуть. Нацисты, по-видимому, думали, что англо-американо-советская коалиция невозможна из-за идеологических расхождений, но их же собственные действия заставили эти три страны стремиться к их уничтожению. Поведение нацистов сделало больше для создания системы коллективной безопасности против нацизма, чем все усилия дальнозорких идеалистов до войны.

Наша критика этики эгоизма до сих пор была занята его практической осуществимостью. Кажется бесспорно ясным, что лишь горстка людей (вероятно, 1% населения) может сколько-нибудь успешно проводить ее в жизнь, да и среди тех мало кто сумеет удержать свой успех до конца. Теорию эгоизма нельзя приложить к событиям без самопротиворечивости, а следование ей ведет к вырождению и распаду личности.