Человек против мифов - Берроуз Данэм - Страница 38

Однако лучшее опровержение то, которое я не в состоянии представить, потому что это могут сделать только сами художники. Доводы, подобные моим, могут доказывать все, что они доказывают, но предрассудок отомрет, когда бы это ни случилось, под действием искусства, с каким художники берутся за проблемы своей современности. Новый Мильтон, наверное (и даже непременно), был бы оклеветан как подрывной элемент, но даже пресса Херста едва ли осмелилась бы назвать его негодным поэтом. Я могу представить себе время, возможно недалекое, когда убеждение в невозможности смешивать искусство с политикой рухнет перед строем произведений, неотразимых по своей мощи и безупречных по своему великолепию.

Когда такие ожидания исполнятся, пусть содержание этих страниц забудется и отойдет в тень. Тогда уже не будет нужды убеждать художников, что им есть очень много что сказать и что их слово может значить очень многое для человечества. Как нет творца, который не был бы в известной степени человеком, так нет человека, который не был бы в известной степени творцом. Ни в чем не отказываясь от восхищения, которое мы ощущаем перед непревзойденными достижениями гения, мы тем не менее питаем надежду на сужение дистанции между нами и им, надежду на пробуждение всеобщего интереса к искусству и жизни. Когда художники полностью обретут свою человечность, человечество, наконец, обретет для себя искусство.

В каком-то смысле вы, разумеется, и стоите. Если бы вам вздумалось целиком переложить на других задачу удовлетворения своих нужд, не прилагая от себя цикаких усилий, ваша жизнь стала бы совершенно паразитической. В своем поведении вы уподобились бы любому ушедшему на покой и стригущему купоны рантье, чьи потребности удовлетворяются за счет своеобразного налога на труд других людей. Или, если мы представим себе общество, где никто не делает ничего для себя, но все для других, мы получим ту сказочную общину, где люди зарабатывают себе на жизнь, стирая белье друг у друга.

Но наша максима в нормальном случае не означает ни одну из этих крайностей. Обычное ее значение, скорее, таково: жизнь – бурная и смертельная борьба, где каждый должен добиваться своей выгоды или гибнуть. Собственная выгода становится так единственным признаваемым добром, поражение и смерть – единственным признаваемым злом. Любое действие, помогающее достичь первого и избежать второго, оправданно уже просто потому, что оно этому способствует. Кирпичи для постройки своего счастья я беру из развалин, которые составляли ваше.

Что бы ни говорилось об этой идее – а за последние двадцать пять веков говорилось многое, – она откровенна и в силу своей откровенности кажется обезоруживающей. Ее пророки, как мы склонны думать, явно ничего не скрывают. С немалым чистосердечием они утверждают, что "идут наверх". Они делают нам честное предупреждение. Мы сами сглупим, если не остережемся.

Может быть, здесь причина, почему названная идея обитает, как я обнаружил, в иных крайне невинных и бесхитростных умах. За несколько лет преподавания этики я от многих студентов слышал бойкую защиту этой теории, защиту столь отчаянно последовательную, что они были готовы даже запятнать свой собственный моральный облик, хотя всегда очень старались не запятнать мой. Помню, один молодой человек, гостиничный регистратор, в свободные часы, утверждал, что только страх перед полицией мешает ему взломать сейф в своем отеле. Может быть, так оно и было, но я со своей стороны скорее поверил бы в то, что у молодого человека доброкачественное чувство противоречия. Юные защитники эгоизма все без исключения были добрые и надежные люди, и мне кажется, что из них вышли более образцовые граждане, чем из некоторых их елейных соучеников.

Хотя культ агрессивного успеха процветает среди молодежи, которая, по-моему, на практике обычно на удивление далека от него, обнаружить его всего легче среди людей, открыто его не исповедующих. В мои университетские годы, например, старшие курсы нередко голосовали по целому кругу вопросов, в том числе о том, "образование" или "связи" были наиболее ценным приобретением прошедших четырех лет. "Связи" всегда Побеждали. Иными словами, большинство старшекурсников меньше ценили знания и ум, чем приобретение связей, которые помогли бы им со временем продавать облигации и заключать страховку. Мудрость веков бледнела перед тем простым фактом, что сегодняшний друг – завтрашний клиент. Не припомню, чтобы кто-нибудь задался вопросом, надо ли видеть в теперешнем клиенте будущего друга.

Бесхитростно оно или нет, простодушие этой теории несколько обманчиво. Она сбивает нас с толку именно тем самым, что велит нам быть начеку. Мы склонны думать, что лицемерие никогда не станет заявлять о себе так открыто. Вместо подозрений мы начинаем питать доверие к искренности человека, который только что сказал нам, что секрет его этики в постоянной неискренности. Однако искренность есть достоинство лишь постольку, поскольку оно гарантирует другим людям определенное постоянство в поведении. Оно есть тем самым социальная добродетель. Но все социальные добродетели теряют смысл внутри этики эгоизма. Человек, верный такой этике, будет жалеть о наличии в своем характере всяких этических черт и постарается избавиться от них как можно быстрее.

Рассматриваемая нами теория, таким образом, погрязла в самых явных противоречиях. Невинный человек, которому она совершенно не к лицу, тем не менее склонен иногда исповедовать ее в качестве безопасного выхода для своего юношеского бунта. Не столь невинные люди будут осуществлять ее на практике, подражая старшим как раз в тех действиях, которые предназначались для утаивания. По своему смыслу теория не может усматривать ничего хорошего в искренности и поэтому сама не в силах решить, признавать или не признавать за истину то, что она говорит. Мы угадываем за ней настроение отчаяния, последнее судорожное оправдание того, что невозможно оправдать, а дальше пустоту, проглатывающую мертвые идеи.

Так все в точности и обстоит. Допустим, вы лицо, чей доход поступает от прибылей, полученных от продуктов чужого труда. Много людей вносит свою долю в ваш доход, который велик потому, что доход каждого в отдельности из тех людей мал. В то же время вы сознаете, что тысячи людей имеют в точности тот же источник дохода, что и вы. Вы обнаруживаете, если раньше этого еще не знали, что у вас есть конкуренты по эксплуатации и что если вы не отстоите свою долю общего дохода, она перейдет в чужие руки и оставит вас разоренным. Вы должны отстаивать источник своего дохода и свой доступ к этому источнику. Вы должны заставлять людей работать на вас и при этом не давать никому другому занять ваше место.

При таких обстоятельствах мир будет казаться вам полным врагов. Правительство, профсоюзы, монополии, другие большие и малые бизнесмены предстанут в ваших глазах единым заговором с целью вас разорить. Надо бороться всяким доступным оружием – и, как это ни удивительно, среди такого оружия занимает свое место и этическая теория, Этика – орудие власти, потому что это орудие оправдания и убеждения. Соответственно вы можете держать наготове ту версию, что всеми своими действиями просто пытаетесь помочь природе в прополке "неприспособленных", или что существуют некоторые индивиды "низшей" природы, заслуживающие по этой причине именно такого обращения с ними, или что вы следуете определенным и неизбежным законам человеческого поведения.

Но допустим, впрочем, что эти и все другие оправдания проваливаются. Допустим, что завесы услужливой идеологии сорваны и ваша позиция, ваш образ действий предстали обнаженными перед слепящим светом экономического факта. У вас не останется другого выхода, кроме как оправдывать свою наготу, и тут уж все равно, таиться или быть искренним. Когда все средства сокрытия израсходованы, только и остается, что чистосердечие. Так что вы можете говорить: да, таковы на самом деле люди; таков (все видят) я; пусть всякий делает отсюда выводы, какие сможет. Когда закон джунглей уже не удается правдоподобно изобразить ни восхитительным, ни естественным, ни благотворным, ни справедливым, ни неизбежным, приходится вздохнуть под конец, словно говоря: "Ну да ладно; пропади все пропадом, а я все равно буду действовать по-своему". Для исполнения этой задачи и служит этика эгоизма. Трудно сказать, к чему такая задача ближе – к функции врача или могильщика.