Белый Паяц - Угрюмова Виктория - Страница 48

• Предыдущая
• 48/85
• Следующая

Он умер тут, у воды, читая ей стихи о высоких синих башнях, острых золотых шпилях и ослепительно белых, как первый снег, храмах Коронеи.

Алоха закрыла ему глаза своей ледяной рукой.

Алоха поцеловала его восковой лоб своими холодными бескровными губами.

Алоха усадила его на древний трон своих предков и бережно положила ему на колени книгу, которую он принес в Айн-Джалуту из такого невообразимого далека.

Алоха никогда не оставляла его одного, приплывая в пещеру, чтобы поведать возлюбленному о том, что творится на свете, и о том, что она об этом думает.

Алоха долгие годы хранила память о нем и его заветную мечту – вернуться в Баласангун.

Хар-Давану исполнилось шестнадцать.

Он уже не был похож на человека, но на молодого и прекрасного языческого бога, который заблудился на земле.

Три года тому назад он в одиночку убил в холмах своего первого теймури и повесил на запястье браслет из его клыков.

Он знал несколько языков, неплохо разбирался в военном деле, ценил высокую поэзию, постиг основы медицины и под руководством Сикки обучился приемам владения оружием, о котором никогда не слышали в Айн-Джалуте.

И за все эти годы он так ни разу и не спросил у своего воспитателя, кто он и откуда, словно чувствовал, что в этом суровом краю не найдется ни одного человека, близкого ему по крови. Его будто бы вовсе не интересовало собственное происхождение, а верный Сикка никогда не заговаривал с ним на эту тему.

Они жили вдвоем, возле капища на холме, не изгои, но и не свои.

В клане хель-таккара по-прежнему помнили о странных обстоятельствах, сопутствовавших появлению Хар-Давана в поселке, однако боялись немного меньше. Невозможно шестнадцать лет подряд бояться одного и того же с одинаковой силой. Да и самые невероятные события все равно постепенно изглаживаются из памяти, уплывают в туман, выцветают, как выцветает со временем и протирается до дыр яркая ткань ковра.

Постепенно люди привыкли к его странным глазам и научились не вздрагивать, когда пронзительный взгляд левого, красного, как заходящее солнце, упирался, кажется, в самую душу.

Юные сверстники и взрослые мужчины понемногу смирились с тем, что никто из них не в состоянии одолеть его в рукопашном бою и не может соперничать с Хар-Даваном в силе и ловкости. Его копье всегда попадало в цель. Его стрелы разили без промаха. Остальные же находили утешение в том, что и они могли быть не хуже, когда бы появились на свет от двух божеств.

Он был высок и строен, и хотя ему случалось чаще, чем другим охотникам, сражаться с тварями, обитающими в холмах, на его золотистой смуглой коже не осталось ни одной отметины. Смоляные волосы, подрезанные над лбом, непокорной волной падали на плечи. Его лицо поражало удивительным сходством с лицами изваяний, лежавших в пещере, под водой, но об этом сходстве догадывались только Алоха и верный старый Сикка, который с каждым годом все тяжелее опирался на свой суковатый посох и твердил, что ему уже давно пора отправляться в Долину Предков – собственными глазами увидеть, что там и как.

В клане, где здоровье, сила и выносливость ценились больше всего, а многочисленность являлась залогом успешного выживания, о подобном супруге мечтали все женщины. Молодые охотники втайне ненавидели Хар-Давана, но ничего не могли поделать, когда пожилые отцы семейств вели к его одиноко стоящей хижине своих молодых дочерей в надежде, что дети, родившиеся от его крови, будут удачливее других.

Справедливости ради стоит заметить, что девы нисколько не сопротивлялись, а, напротив, тщательно готовились к такой важной для них ночи, одеваясь в лучшие перья и меха, раскрашивая лицо зеленой, голубой и белой глиной и убирая волосы в замысловатые прически.

Хар-Даван редко отказывал старикам в подобной услуге. Но если кто-то из них втайне мечтал, что его дочь придется юному охотнику по сердцу и он захочет взять ее в свой дом, то их ожидало глубокое разочарование. Прелести дев хель-таккаров оставляли его равнодушным. Они ничего не знали о волшебных строках Рабанга, воспевшего в своих стихах желтые пыльные дороги Коронеи, зеленую повилику, вьющиеся по колоннам белых беседок мелкие красные розы и голубые берега Дивехши. Но если бы он и стал им об этом рассказывать, они сочли бы его слова священным бредом сверхъестественного существа, не прерывали бы, однако и не слушали. Они не только не поняли бы его, но и не попытались бы понять. Они не нуждались в мечте.

Вероятно, их отцы и братья, преодолев страх, разорвали бы его на части, когда бы узнали, что прекраснейшую из прекрасных он полагал куда более уродливой, чем рыбоголовое существо из подземной пещеры, и всякий раз, обнимая податливое жаркое тело, мыслями был далеко. Он презирал их, таких доступных, таких похотливых и неразумных, и с тревогой спрашивал себя – встретит ли он однажды свою Алоху?

Или и ему суждено вечное одиночество…

Стать верховным вождем всех кланов было легко – и совершенно бесполезно.

Хар-Даван понимал, что мог бы легко убить предводителей хатуленов, арикаров, кабиле, ата-леке и хель-таккаров, благо что закон позволял это всякому, кто претендовал на копье и парадное одеяние главы клана.

Плащи и одежды были старые, заношенные почти до дыр.

Вождь хатуленов носил накидку из шкуры маббана – пеструю, грязно-белую, в черных и коричневых пятнах, с пышной оторочкой из его гривы по рукавам. А голову его украшал шишковатый череп горного хищника со вставленными вместо глаз красными прозрачными камешками.

Арикары безмерно гордились трофеем в виде зеленых кожаных крыльев и ожерелья из длинных клыков и кривых, крючковатых когтей болотного демона сабиле.

Глава клана кабиле владел нагрудником, сделанным из панциря крабовидного монстра мангиана, и копьем с лезвием из его острой, как осколок обсидиана, прочной клешни в пурпурную и сиреневую полосу. Пышный убор из невзрачных волос секахи подтверждал его власть.

А предводитель ата-леке мог похвастать тем, что его сапоги, пояс, наручи и нагрудник были сделаны из шкуры теймури. А на голове красовался череп этого грозного зверя – твердый как камень череп, который не могла пробить даже клешня мангиана или клык самого теймури.

Хар-Даван не видел особой доблести в победе над этими людьми и особой чести в обладании такой добычей. К тому же он отлично понимал, что, убей он всех предводителей и займи их место, все равно добрая половина членов каждого племени останется втайне недовольна, ибо поддерживала прежних вождей, и будет ненавидеть его, а значит, плохо исполнять любые приказы. Особенно такие, какие он собирался им отдавать.

Нет, он желал, чтобы вожди племен и все до единого жители Айн-Джалуты склонились перед ним и добровольно признали его верховным владыкой. Он не надеялся, что они поймут и примут его мечту, но хотел быть уверенным в том, что они станут беспрекословно воплощать ее в жизнь.

А для этого им следовало явить чудо.

Старый Сикка полностью поддерживал своего воспитанника и не раз говорил ему, что гордится его умом и прозорливостью.

– Жаль, я не увижу тебя во всем блеске и великолепии, мой мальчик. Но я тоже умею мечтать, и в моих мечтах ты возносишься так высоко, что у меня даже дух захватывает, – сказал однажды жрец, когда они втроем с Алохой сидели на берегу подземного озера.

– Отчего же ты не увидишь моего восхождения? – негромко спросил Хар-Даван, заранее предвидя ответ.

– Потому, прекрасное дитя мое, что мое время на этой земле подходит к концу. Я не великий жрец и знаю не так много, как мне хотелось бы, но все же достаточно, чтобы понимать, что мне отпущено не более двух полных лун. И ты – мой лучший ученик – видишь это не хуже меня. Потому я прошу, чтобы ты исполнил мою последнюю просьбу.

– Говори, – велел Хар-Даван. – Я сделаю все.

– Отправляйся не мешкая в страну Бар-Эбрея. Только там ты отыщешь необходимое тебе чудо.

– Я останусь с тобой до конца.

• Предыдущая
• 48/85
• Следующая