Белый Паяц - Угрюмова Виктория - Страница 44
- Предыдущая
- 44/85
- Следующая
А паренек, который стоял в строю рядом со мной, очень смешно не выговаривал букву «с». И все время твердил «шкорее же, шкорее». Ему было невмоготу ждать.
– Минуты ожидания перед боем самые длинные и несправедливые, – согласился Лахандан. – Ты уже не принадлежишь себе и мирной жизни, и возврата нет и быть не может. Но и война еще не началась. Это все равно что душе застрять между небесами и подземным миром.
– То есть на земле? – спросил Ульрих.
Лахандан только кивнул в ответ.
Ноэль с интересом разглядывал безмятежное лицо своего товарища. Он думал о том, что Лахандан не понаслышке знает, о чем говорит, и что ему тоже случилось на собственной шкуре испытать тяжесть последних минут ожидания, перед тем как сорвется с места вражеская конница и сокрушительной лавиной понесется на тебя с гиканьем и протяжным победным кличем. И самое трудное дело на свете – остаться стоять на месте и дождаться, когда эта тяжелая черная волна ударит в твой строй, сбивая с ног, сминая, ломая и круша. А кажется, что только в тебя…
– А я уверен, что стану с нежностью вспоминать этот день. – Герцог призывно помахал хозяину рукой. – Эй, любезный, будь добр еще три бутылочки этого чудесного напитка!
Лахандан обвел взглядом выкрашенные в нежный зеленый цвет стены заведения, увешанные бронзовыми и медными щитами, деревянными раскрашенными масками, глиняными фигурками и бесчисленными оберегами и амулетами, и глаза его потеплели.
– Да, это очень хороший день, – согласился он. И внезапно спросил: – Ноэль, друг мой, ты умеешь читать руны?
– Смотря какие, – прищурился Рагана.
– Древние гессерские.
– Допустим.
– Я так и думал, – сказал Лахандан и снова погрузился в созерцание.
– О чем мечтаешь? – окликнул его Ноэль.
– О рыбе, друг мой, о тяжеленной серебристой рыбе, которая сейчас затаилась где-то под замшелой корягой и шевелит красноватыми плавниками в темной и прохладной глубине, а нас там нет, и один Пантократор знает, когда мы теперь там будем.
Картахаль Лу Кастель предчувствовал войну.
Легкий ветер принес от реки прохладу и свежесть, но для него вечерний воздух был пропитан терпким, пряным запахом.
Запах войны не спутать ни с чем. Это дерущая глотку и легкие адская смесь дыма, гари, запаха лошадиного и человеческого пота, крови, кожи и окислившегося металла.
Вкус войны присутствовал во всем: в кусках мяса, прожаренных с кровью, густой багровой марьяге, которую услужливо наливала ему в стакан Лорна Дью, и в капельках соленой влаги, выступившей над верхней губой.
Ее звук слышался ему в шуме толпы на площади; в звоне конской упряжи и цокоте копыт по каменным плитам; в протяжных вскриках мандолины и звонком барабанном бое.
Ее черная крылатая тень носилась над Оганна-Ванком, отмечая своей печатью десятки и сотни мужчин и женщин, еще ни о чем не подозревавших. Война стучалась в двери и заглядывала в окна праздничных домов. Край ее красного плаща закрыл звезды, и они засветились пурпурным светом, пугая зверей и младенцев, еще не утративших способности прозревать очевидное. Она завернула в казармы на улице Мертвых Генералов и бесшумно пронеслась дальше, к королевскому дворцу.
Тоскливо и отчаянно взвыли собаки, оплакивая хозяев, но те не вняли предупреждению, радуясь празднику.
С печальным криком сорвались с деревьев вспугнутые темным призраком птахи, только-только устроившиеся на ночлег.
Но люди не чувствовали приближения беды и были вполне счастливы.
Картахаль мог бы сказать правду милой Лорне или тому веселому ваугу в зеленом шарфе с алыми птицами, поднимающему тост за то, чтобы жизнь приносила всем только радостные известия. Или этому чудаковатому милому старику в широкополой шляпе с золотой бахромой, который так увлеченно торгуется с уличным продавцом из-за сувоя яркой ткани. Мог бы послать кого-то за гармостом Бобадильей Хорном и Лио Бардонеро – но зачем?
Война уже накрыла мрачной тенью всю Медиолану, и оставалось только принять игру по ее правилам и попытаться опять выиграть в ней.
Снова сшибутся в лобовой атаке конники, сойдутся в схватке меченосцы, и огненный дождь прольется с небес горящими стрелами. И чей-то клинок сломается о щит; и чей-то друг бессильно повиснет на копье; и чей-то панцирь хрустнет под острым клювом бердыша; и чей-то предсмертный шепот уже никто не расслышит.
И снова будет громко кричать барабан, созывая последних оставшихся в живых Созидателей, собирая их вокруг рваного черного знамени с серебряным крылатым змеем:
– Бунда-хум! Бунда-хум!!! Бунда-хум…
– Паяцы! Паяцы приехали!
Праздничная толпа с радостным возбуждением кинулась туда, куда указывал глашатай.
Пестрые повозки с полосатыми шатрами остановились напротив королевского дворца. Еще никого не было видно, но уже звучала неистовая, веселая музыка, от которой ноги сами шли в пляс. Люди торопились и толкались, чтобы занять места получше и поближе к импровизированному помосту, и совсем не обращали внимания на высокого голубоглазого человека в белом балахоне и черно-красно-белом колпаке, на котором явно не хватало нескольких бубенцов.
Он стоял на самом краю площади, чуть в стороне от «Выпивохи». На его шее, на кожаном потертом ремне, висел широкий плоский лоток, на котором заманчивой грудой были навалены сложенные в конвертики крохотные кусочки пергамента.
– Счастливые билетики, – тихо произнес он, ни к кому, в сущности, не обращаясь. – Только счастливые билетики, не проходите мимо.
Голос у него был усталый, и даже тень надежды в нем не сквозила. Надежда хоть и последней, но тоже умерла, приблизительно неделю тому назад, оставив человека мыкаться среди пустоты и безнадежности.
На шее у паяца сидел сурок. Сурок был упитанный, юркий, с черными смышлеными глазками, но тоже невеселый. Он понимал, что дела у них с хозяином обстоят хуже некуда.
– Счастливые билетики, – вздохнул белый паяц.
Огляделся. И чего это он, собственно? Никто ведь не слушает.
Толпа пронеслась мимо, оставив после себя цветной шелестящий мусор, – все торопились на представление заезжей труппы. А счастья, видимо, никому не требовалось.
– Так, – обратился человек к сурку. – Стало быть и сегодня покупать не станут. Ну и что делать будем?
Сурок молчал.
– Что ж, – продолжал человек, словно не обращая внимания на то, что его собеседник молчалив – дальше некуда. – Пойдем отдыхать. Благо кабачок рядом. Я выпью за твое здоровье, ты сжуешь пару сухариков за мое. Ну, как тебе план? Я вижу, что нравится. А завтра мы снова попробуем… Может, завтра будет к нам благосклоннее?
И по его тону было слышно, что он в это совсем не верит.
А говорит просто так, чтобы утешить сурка.
В этот момент раздалось шипение и треск, будто застрекотали разом тысячи кузнечиков, затем что-то коротко свистнуло, пронесясь над головами людей, грохнуло, и ночное небо над Оганна-Ванком украсилось букетами разноцветных огней.
– Красивый фейерверк, – одобрил паяц. – Давненько я не видел ничего подобного. Хотя надо отдать должное старушкам звездам: даже в сравнении с этим великолепием они не теряют своей прелести и первозданной красоты.
Толпа на площади заорала, заулюлюкала и заплясала. В кабачке посетители принялись обниматься и церемонно чокаться друг с другом.
Картахаль улыбнулся Лорне и пригласил ее сесть с ним рядом, выпить стаканчик вина – все-таки праздник.
В маленьком домике под зеленой черепичной крышей на улице Пьяного Герцога (свое название она получила потому, что в конце Второй эпохи один из владетельных герцогов Де Корбей, будучи в сильном подпитии, самолично проложил эту улицу сквозь дощатую стену торгового склада, преграждавшую ему путь) плакала старушка в черном кружевном чепце.
Жизнь и смерть не танцуют в людском хороводе.
Им нет дела до наших печалей, как нет дела и до радостей. Мы рождаемся и умираем, когда придет срок, и выбран он не нами, а потому в праздничный и веселый канун нового года в этом доме стояла непривычная тишина.
- Предыдущая
- 44/85
- Следующая
