Белый Паяц - Угрюмова Виктория - Страница 37
- Предыдущая
- 37/85
- Следующая
– А потом?
– А потом посмотрим, чего душа пожелает.
Когда небеса оплакивают какое-то горе и на земле месяцами идут проливные дожди, реки выходят из берегов и затапливают округу. Часто случается, что вместо широких равнин, на которых прежде обитало множество тварей, остаются только жалкие островки, на которых находят спасение от разыгравшейся стихии жмущиеся друг к другу олени, ежи, зайцы и прочая живность. Но вода поднимается все выше и выше, и звери больше не мечутся в страхе и отчаянии по островку, ибо места остается так мало, что они, сгрудившись, уже стоят в воде и только тяжело дышат, и бока ходят ходуном, как кузнечные мехи, под мокрой шкурой.
Крепость Тогутил и двадцать четыре ее защитника были похожи на такой вот островок, с той лишь только разницей, что их окружала не мутная и холодная, а золотая и жаркая река.
Спустившиеся с вершин Тель-Мальтолы варвары несказанно удивились тому, что крохотный гарнизон не собирается ни пропускать их, ни сдаваться. Впрочем, они все равно собирались начать войну с Охридой – часом раньше, днем позже, им было безразлично.
Правда, первая атака завершилась не в их пользу. Неосмотрительно погнав коней к стенам крепостцы, в которой засели охридские воины, всадники вместе с конями попадали в ров, где напоролись на острые колья, вкопанные в землю крестообразно. Дикое ржание и отчаянные крики боли огласили округу.
Воспользовавшись минутой замешательства, Айелло Тесседер скомандовал первый залп, и двадцать четыре горящие стрелы угодили точно в цель. Похожие на косматых медведей всадники рухнули на землю темными, чадно горящими холмиками.
Они ждали второй атаки, но ее не последовало. Напротив, варвары организованно отошли на безопасное расстояние, демонстрируя необычную для диких племен тактику.
Вождь отдал короткое приказание, и тут же около сотни воинов сорвались с места и ускакали куда-то в темноту, в арьергард.
– Умный, – проскрежетал зубами командир. – Ишь, не гонит их на приступ. Не стреляйте пока.
Варвары предусмотрительно отъехали на расстояние чуть больше полета стрелы.
– Куда он их послал?
– За хворостом, мешками, соломой – да за чем угодно, только чтобы можно было забросать ров. Когда они вернутся, не зевайте – стреляйте, сколько сможете.
Тесседер оказался прав, и меньше чем через пять минут варвары появились у стен Тогутила с охапками колючего упругого кустарника и ворохами шкур. По приказу вождя они подъезжали и бросали свою ношу в ров. И хотя охридцы стреляли метко и убили многих, силы были настолько несопоставимы, что им удалось выиграть всего минут десять.
Затем следующая десятка варваров, проскакав мимо крепостной стены, уже почти вплотную, метнула вверх веревки с крюками, похожими на якоря, и они впились в мягкий известняк.
– Руби! – заорал Руа Салор. – Руби веревки!!!
Однако лучники варваров не зевали, и двое солдат, кинувшихся с топорами к веревкам, были убиты на месте. От ливня стрел можно было укрыться только у башни да за двумя каменными зубцами, которые Тесседер велел возвести на вершине стены исключительно красоты ради.
Пока сержант и Лосадо Ардон резали тугие волосяные, со вплетенными в них волокнами каких-то растений канаты, остальные отстреливались. А варвары конями тянули канаты, расшатывая стену, и она со стоном и скрежетом начала поддаваться их бешеному усилию.
– Хар-Даван! Хар-Даван! Хар-Даван!!! – надрывалась орда.
Следующий залп варварских лучников унес жизни еще троих солдат. Арли Эйдан с криком схватился за плечо.
– Сможешь драться? – спросил Тесседер.
– Куда я денусь? – выдавил улыбку воин. – Пока моя Ритта со мной, я в строю.
Обоюдоострую секиру назвал Риттой в честь умершей в ранней юности жены его отец – рыцарь Грейдон Эйдан. Он верно служил Охриде и ее государям, но долгие годы, проведенные в боях и походах, не принесли ему богатства, земель и титулов, лишь отняли силы и здоровье.
Он провожал сына до ворот родного замка, маленький, сухонький старик с белым венчиком пушистых волос, изо всех сил сдерживающий слезы. Рыцарь Эйдан считал, что мужчина не должен плакать – пускай даже он прощается с сыном, наверняка зная, что больше никогда его не увидит. Он подал Арли свою секиру с неожиданной легкостью (и сын гораздо позднее, чем следовало бы, узнал, что в это единственное движение старик вложил все оставшиеся силы). Накануне лекарь предупредил его, что Пантократор отпустил ему времени лишь на прощание, но он не стал ни с кем делиться этим тягостным знанием.
Арли навсегда запомнил отца стоящим в воротах, под аркой, всего облитого золотыми лучами солнца…
…А затем, вздымая тучу красной пыли, рухнула часть стены, и в образовавшийся пролом хлынули воины врага.
На вольфарга налетели сразу трое. Он закрутился волчком, и лезвие Ритты со свистом разрезало воздух, шкуры и сопротивляющуюся плоть. Раздался крик, брызнула кровь. Он увидел, как несется ему прямо в лицо узкое сверкающее лезвие с двумя крюками по бокам, и выставил секиру, как щит. Крюки прочно застряли в фигурных вырезах, и Арли изо всех сил крутанул оружие, вырывая копье из рук противника. А затем, не глядя, вонзил острое навершие Ритты в нападающего.
В какой-то момент битва напоминала обычную тренировку, когда опытный вольфарг без особого труда справлялся с тремя-четырьмя молодыми противниками.
Но их было не двое, не трое и не десяток, а чересчур много.
Болезненный удар шипастой палицы пришелся по раненой руке, и у воина на мгновение потемнело в глазах. В бою это мгновение стоит целой жизни. Он не увидел, как метнулась к нему сбоку обагренная чьей-то кровью коса, только что-то обожгло бок, и ноги перестали слушаться.
Неловко подломились колени, и он осел на землю, изо всех сил сжимая рукоять Ритты слабеющими пальцами. Над ним навис огромный медвежий череп с красными камешками вместо глаз, угрожающе скалясь, но Арли не видел его.
По животу и левому боку разливалось блаженное тепло, как если бы он лежал на солнце. Тело охватила приятная истома – он понял, что свободен от службы и теперь ему никуда не нужно торопиться. И в проеме под маленькой золотой аркой, выкованной из солнечного света, появился отец и приветственно помахал ему рукой…
Айелло Тесседер был приучен оценивать противника по достоинству, и эти враги внушили ему уважение. Они не суетились и не размахивали топорами, клинками и этими странными шестами с косами на концах. Их скупые и точные движения были даже красивы, как сложный танец, включающий множество фигур; звериная сила и ловкость восхищали – если, конечно, забыть, что они ворвались в крепость, которую он защищал.
Словно в кошмарном, тягучем сне, который не получается прервать даже отчаянным криком, видел он, как смуглокожий одноглазый варвар одним длинным движением срезает сверкающей косой голову его солдату, как делает глубокий выпад и пронзает грудь гермагора Ардона и, когда тот падает назад, выпустив из рук свой меч, перехватывает этот меч на лету и уже его клинком вспарывает живот Арли Эйдану.
«Если у них хотя бы каждый десятый так дерется, – мелькнула короткая мысль, – Охриде придется туго».
Сам Тесседер столкнулся в бою с вождем.
Тот оказался не просто силен, но нечеловечески силен, и первый же удар сказал рыцарю, что этот бой он проиграет.
Он сделал обманное движение и выпад, целясь в живот варвара, но тот легко парировал его мощный удар и подсек ноги командира длинной рукоятью своего топора, действуя им как шестом. Айелло успел перепрыгнуть через рукоять в первый раз, но варвар резко повел ее назад, и охридец рухнул навзничь, сильно ударившись затылком. Навершие топора с треском пробило его доспехи и вошло между ребер, облив внутренности жгучей болью.
Айелло поднял на противника спокойный и ясный взгляд. Он сделал что мог, пусть другие сделают больше. И уплыл в теплый сиреневый туман, без страха и печали, как и положено уходить тем, кто бесстрашно стоял на пути бешеных колесниц Акраганта.
- Предыдущая
- 37/85
- Следующая
