Голубая кровь - Угрюмов Олег - Страница 88

• Предыдущая
• 88/101
• Следующая

– Вы убиваете тех, кто слабее, тех, кто мудрее, тех, кто лучше. Вы убиваете за не одинаковость, за красоту, за силу, за слабость… За что вы не убивает люди?

Камень попал ему в живот, и старик согнулся Тут же второй булыжник угодил в голову.

Он выпрямился, пошатываясь. Кровь стекала на светлые одежды и бороду, но он не обращал на это внимания.

– Вы убиваете за слова и за молчание, за инакомыслие и за отсутствие мысли. Вы уничтожаете все, что вам не покоряется, и охотно истребляете покорившихся. Вы приносите своим богам кровавые жертвы! Люди – а есть ли смысл в вашей жизни? Имеете ли вы право по-прежнему владеть Рамором? Может, чудовища, которых вы так ненавидите, потому что боитесь полюбить, – достойнее вас?!

Толпа взвыла.

Птицы, цветы, солнце. Бабочки.

– Сжечь его! – крикнул истеричный женский голос, и нестройный хор подхватил:

– Сжечь! Сжечь!

Никто даже не задумался, почему именно костер…

Они соорудили его необычайно быстро – этот первый в истории Газарры костер, на котором должны были сжечь живого человека.

Быстро очистили невысокое фруктовое дерево от ветвей и к истекающему сладкой древесной кровью стволу прикрутили цепями старика. Наносили поленьев, вязанок соломы. Кто-то ткнул в эту гору факелом, и она вспыхнула.

Птицы метались над горящим деревом, и те ветви и листья, до которых не дотянулись люди, упорно не желали чернеть. Они были зелеными. И цветы падали и падали из безбрежной синевы неба.

– Опомнитее-есь! – кричал старик, но его крик постепенно переходил в истошный вопль.

Они стояли вокруг костра: горбоносый, воин в плаще, каменный исполин, ослепительно красивый юноша с вьющимися огненными кудрями и прозрачный гигант в ледяной короне и плаще из пара.

– Ты так цeнил их жизнь, что думал, они ее тоже ценят? – насмешливо спросил горбоносый. – Тебя никогда не смущало, что Рамором правим мы с Суфадонексой, а не ты с Каббадаем? Люди любят смерть…

– Я сделал то, что должен был сделать очень давно, – простонал старик.

– Каково это – испытывать боль? – спросил воин.

– Ты скоро узнаешь, – ответил молодой голос.

Слепой юноша добрался наконец до края горизонта и теперь шел на жар костра.

– Нет! – крикнул старик. – Не надо! Так еще больнее…

– Каково это – потерять силу? – насмешливо спросил Ажданиока.

– Ты скоро найдешь ответ на свой вопрос, – безжизненным голосом молвил слепой Данн.

– А что ты знаешь без своих жребиев? – расхохотался Ягма.

– Они мне больше не нужны, – сказал бог Судьбы.

– Убей меня, – попросил Лафемос. – Это слишком больно…

Люди на площади как завороженные смотрели на старика, корчащегося в пламени. Он испытывал страшную боль, но не умирал. И огонь не желал поглощать его плоть, и цветы падали, и ветер погонял клочья жирного черного дыма – так людям было очень хорошо видно, что происходит…

– Ты сам цеплялся за свое бессмертие, – сказал Ягма, распахнув мерные крылья. – Получай его. Наслаждайся.

– Ты любил людей и цветы, – произнес Ажданиока. – Наслаждайся и радуйся.

Жрец Суфадонексы вынес на позолоченном шесте священную реликвию – череп чудовища – и под восторженный вой толпы бросил ее в огонь.

– Ты хотел воссоединиться с аухканами, – усмехнулся Улькабал. – Что ж, будь по-твоему.

– Смерти! – простонал Лафемос.

– Это будет долгая смерть, – притворно посочувствовал Ягма. – Тебя может убить только такой же бессмертный, как и ты. А мы не станем поднимать руку на нашего возлюбленного отца.

– Я не вижу, – прошептал Данн. – Прости! Я ничего не вижу…

– Мальчик мой! – закричал старик…

Прискакал ко дворцу встревоженный эстиант и стал требовать, чтобы его немедленно провели либо к царице, либо к таленару Кайнену. Дескать, что-то непонятное творится на площади у храма Ягмы и он обязан доложить своим повелителям.

Что там? – спросила Аммаласуна, появлясь на верхней площадке мраморной террасы.

– Там старик какой-то подстрекал народ отказаться от войны, но его схватили и стали жечь на костре, – растерянно ответил молодой воин.

И было непонятно – он одобряет толпу или осуждает ее.

– Только смуты нам не хватало! Подать коней!

Таленар Кайнен, прорицатель Каббад и сотня воинов (на всякий случай – кто знает, что происходит в городе) вызвались сопровождать царицу. На площади перед храмом Ягмы горел костер. Раньше тут стояло чудесное фруктовое дерево, однако его больше не было – ободранный израненный ствол служил столбом, к которому был привязан казнимый. Сам он являл собой жуткое зрелище: наполовину обгоревший, в каких-то жалких лохмотьях на почерневшем от огня теле – не разобрать, где клочья кожи, а где прилипла обгоревшая ткань… Ни волос, ни бровей, ни ресниц. Лицо покрыто кровавыми волдырями. Они вспухают, лопаются, жидкость шипит от невыносимого жара, и снова вспухают волдыри…

Он не мог оставаться живым в этом аду. Но оставался.

Пламя ревело и гудело, обдавая людей смертоносным дыханием.

Толпа бесновалась вокруг костра, и даже вмешательство сотни царских телохранителей ее не слишком остудило и успокоило.

Из бездонного голубого неба падали и падали Душистые цветы, и пели птицы.

Кайнен спрыгнул с коня и побежал к огню. Под ногами хрустнули, ломаясь, узорчатые ножны, ни-гда не знавшие меча.

Следом бежал Каббад.

Уна застыла на коне, широко открытыми глазами глядя на происходящее. Она едва сдерживалась, чтобы не приказать воинам убивать собственных граждан.

На происходящее равнодушно-удовлетворенно взирали жрецы Ягмы и Суфадонексы.

– Глагирий! – не веря своим глазам, завопил Кайнен.

Старец уставился на него кровавыми пустыми глазницами:

– Смерти! Это очень больно…

Аддон скорее угадал, чем понял его. Сгоревшие губы не повиновались более своему хозяину.

/Как же он остался жив? Это несправедливо!/

Таленар выхватил меч и замахнулся, чтобы нанести единственный, самый точный и милосердный удар. Но кто-то удержал его руку.

• Предыдущая
• 88/101
• Следующая