Голубая кровь - Угрюмов Олег - Страница 38
- Предыдущая
- 38/101
- Следующая
Наверное, следовало отвести глаза и не смотреть на руку Омагры; наверняка гораздо более разумным было оглядываться по сторонам, чтобы не стать жертвой внезапного нападения тех исчадий, которые в считанные литалы распотрошили и искромсали в клочья целое войско. Но Килиан словно завороженный вглядывался в этот ужасающий обрубок.
/Он жесток и непреклонен, это делает его великим воином и, возможно, талантливым полководцем. Он равнодушен к собственным страданиям и боли, но ему не жаль и других. Он просто не понимает, что у людей есть сердце и душа, что они боятся и сомневаются, ненавидят и любят… Любят. Как же она любит его, как смотрит. А он?/
– Руф, – сказал он неуверенно, – я давно хотел поговорить с тобой, да все не было подходящего случая.
Плечи Руфа изобразили внимание и вопрос. Ему как-то легко, без труда, удавалось разговаривать всем телом и быть правильно понятым.
– Как ты относишься к Уне?
– Хорошо, – раздался в ответ спокойный голос. Ни волнения, ни даже легкой дрожи.
Руф был собран и предельно сосредоточен. Он ехал по территории врага, и Килиан – словно вспышкой озарило тьму ночи – осознал, что для его брата сейчас не существует ничего более важного. И Уна всего лишь тень воспоминания, ее нет в том мире, где Руф Кайнен ведет разведку, заставляя своего коня идти по узкой тропинке над обрывом. Весь мир стал тенью – и погибшая Либина, и сходящий с ума от неизвестности Аддон, и он, Килиан, потому что едет позади.
И еще Килиан понял, что ему никогда не стать таким безупречным воином.
Возможно, все сложилось бы иначе, если бы не долгие дни осады.
Все это время сын Кайнена видел вокруг себя только кровь и смерть. И он – хотя сам того и не подозревал – сделался таким же равнодушным к чужой смерти, как и его брат. Почти таким же равнодушным.
Ревность, усталость, тоска по матери, неистовое стремление во что бы то ни стало добиться Уны и внезапное, острое отвращение к Руфу – все это в одночасье обрушилось на несчастного юношу.
В сущности, он был веселым и добрым человеком, немного ленивым, немного наивным и по-своему талантливым – но ему никогда не позволяли оставаться самим собой. Сколько Килиан себя помнил, его готовили к карьере военного. Он постоянно упражнялся с мечом и копьем – сперва маленькими деревянными подобиями настоящего оружия, а после уже со своими собственными раллоденом и дилорном, добытыми в бою.
Первого человека он убил в тринадцать. Правда, тогда он стрелял из лука, с крепостной стены, и потому не видел лица убитого. А в пятнадцать ритофо ему случилось заглянуть в глаза тому, кого он только что неумело рассек мечом…
После этого в Килиане что-то сломалось.
Он по-прежнему гордился тем, что клан Кайненов из поколения в поколение защищает Южный рубеж Рамора. Но случалось, глаза убитого им человека заглядывали в его сны, и юноша просыпался в холодном поту, силясь понять, чем же он прогневил богов. Отчего именно он испытывает такие страдания? Килиан заговаривал об этом с отцом, а после и с Руфом. Но если отец нехотя, а все же признавался, что и он задумывается над тем, сколько человеческих жизней погубил
/Варвары безмозглые еще туда-сюда, во всяком случае утешаю себя тем, что они уничтожали бы всех нас. А вот когда случается воевать с Шэнном или Ардалой… Твоя мать из Шэнна, и я всегда думаю, что кто-то из воинов вполне может быть ее братом, племянником или просто именно тем человеком, с которым она любила в детстве бегать к морю и собирать раковины. И что дома его ждет такая же Либина… /
/Мы их сюда не звали. Они знали, на что шли, объявляя нам войну. Чем меньше врагов выберется живыми из-под стен Каина сегодня, тем дольше они не вернутся; и еще много раз подумают, прежде чем снова решат воевать…/ .
Возможно, Килиан был плохим воином, так же как Каббад был плохим прорицателем?
Юноша тронул коня, понукая его догнать едущего впереди всадника.
– Ты сказал «хорошо», и это все?
– А что бы ты хотел услышать?
– Мне всегда казалось, что у вас с Уной какие-то особенные отношения, что никакой третий человек вам не нужен. Что, находясь рядом, вы испытываете нечто такое, что понятно только двоим и чего нельзя пережить одному.
– Ты очень хороший наездник, – ответил Руф негромко. (Килиану показалось, что он ослышался. При чем тут «наездник»?) – Ты отличный воин, но я бы еще не рискнул доверять тебе командование целым отрядом. И вот почему: мы находимся на территории врага, мы видели то, что должно заставить нас призадуматься о будущем, о том, что станет с Каином и со всем Рамором, если этот неведомый враг решится напасть. А тебя интересует Уна и мои к ней чувства.
Не будет ни тебя, ни Уны, ни меня, ни чувств, если из этих зарослей появится некто, так ловко перерубивший Омагру. Ты обратил внимание, каким гладким был срез?
Килиан содрогнулся.
Руф прав. Сто раз прав. Отчего же он так ненавидел его?
– Здесь нет никого состоящего из плоти, – продолжал тот бесстрастно. – Но ты-то откуда об этом знаешь? Или ты всецело полагаешься на меня? Это не меньшая ошибка, чем думать об отвлеченных предметах.
– А отчего ты не допускаешь, что наши боги выступили на защиту своих детей и покарали варваров? В конце концов, только Суфадонекса мог устроить такую резню, чтобы потом не взять ни дорогих вещей, ни оружия, ни даже венец Омагры.
– Если бы ты меньше мечтал о прелестной Уне, – шелестящим голосом сказал Руф, – то, возможно, обратил бы внимание на странные следы у крайнего камня и обломанные ветви, на которых повис обрывок шкуры дензага-едлага. Кое-что твой неведомый бог все-таки унес из лагеря. Правда, я всегда полагал, что бессмертные не оставляют следов.
На краю тропы стояли двое: воин и горбоносый.
– Он оскорбляет богов? – изумился горбоносый. – И не страшится их гнева? И потом, что это за намеки на отсутствие тех, кто состоит из плоти? Бесплотных он тоже чувствует?
– Он стал каким-то странным, – сказал воин с золотой чашей. – Пожалуй, я не уверен, что он будет нам полезен.
– Хочешь переиграть?
– Пока не поздно.
– А ты не торопишься? Не предвосхищаешь ли события? Не страх ли руководит тобой? – вкрадчиво заговорил горбоносый.
- Предыдущая
- 38/101
- Следующая
