...Либо с мечтой о смерти - Созонова Александра Юрьевна - Страница 79

— Надо будет перелезть через забор. Но я помогу. Думаю, мы справимся.

— А вы уверены, что разговор с этим… молодым человеком можно отнести к категории жизненных удовольствий? Да еще пунктом первым?

— Не уверен, — не стал я кривить душой. — Но пусть это действо не начнет, а завершит список. Будет время подумать, хотим ли мы его, или и без того достаточно полноты сладостных ощущений.

— Скажи честно, ты в меня влюблен? — спросила пьяная Юдит.

Мы пили не из бокалов, а из больших чашек, коктейль же сотворили в трехлитровой кастрюле, которую позаимствовали на кухне. Адская смесь из всего, что попалось под руку: виски, пиво, апельсиновый сок, корица, перец.

Устроили попойку в одном из моих заветных местечек — в Саду Камней. Я убедил Юдит, что ей понравится — и ей понравилось: глаз радовали разбросанные на густом мху валуны разных форм и расцветок, а невысокая травка, перемежаемая песком и лишенная колючек, нежила босые ступни.

— Нет.

— Врешь!

Алкоголь сделал ее фамильярной и хихикающей, но прищур глаз и складка у губ оставались недобрыми и едкими.

— Зачем мне врать? С первого взгляда ты показалась мне похожей на дочку, к инцесту же я не склонен. Приглядевшись, понял, что сходство мнимое: вы кардинально разные — и внешне, и внутри. Но кроха нежности осталась. Позже, когда узнал о твоем заветном стремлении, нежность трансформировалась в жалость. Твой острый язычок и перманентное подростковое хамство порой раздражают, заставляют досадовать. Вот и весь коктейль из трех компонентов: жалость, раздражение и кроха тепла.

— Вот и весь коктейль… — пробормотала она и, сморщившись, залпом выпила оставшееся в чашке пойло.

Разочарована и обижена. Ждала пьяных признаний, объятий, слез, а то и похотливых настойчивых рук (почему бы и нет?) Дубина, хам, — обругал я себя. Забыл о пункте номер четыре: безудержные комплименты в одни ворота.

Я виновато хохотнул и открыл рот, чтобы исправить оплошность:

— Впрочем, я покривил душой, малышка. На самом деле…

Но договорить мне не дали.

— Хочешь, я скажу тебе, кто твоя дочь? Она шлюха!

Я опешил.

— С чего ты взяла?

Юдит облизнула губы и злорадно усмехнулась.

— Разве ты сам не называл ее этим словом?

— Называл. Еще и не так называл. Но я имею на это право. Но никто посторонний…

— Постороннему ты перегрызешь за нее глотку, я понимаю. Но не в моем случае. Она ведь единственная, насколько я помню?

Я кивнул.

— Вот. А жены нет: либо уморил, либо сбежала.

— Но ведь я рассказывал, очень подробно рассказывал…

— Я помню. Ты многое смягчил в своем рассказе. Свободолюбивый подросток, да? Мягко сказано. Кстати, во французском языке слова «свобода» и «развратница» однокоренные: «либерто» и «либертина».

— При чем тут французский язык?

— При том, что не надо врать, когда исповедуешься — от этого исповедь теряет весь смысл. Если одна-единственная дочечка, свет в окошке, довела папочку до острова Гиперборея, она шлюха, какие бы эфеменизмы этот самый папочка ни подбирал. Подростковый бунт, видите ли. Попросту нимфоманка! Больше того — бездушная шлюха. А еще лгунья и воровка. И предательница.

— Прекрати!..

Я едва сдержался, чтобы не влепить в хмельное кривящееся личико пощечину. Даже отвел назад правую руку, но вовремя осадил себя и расслабил мышцы.

Боже, зачем она так… (А как же танец, на который нужно смотреть с вершины горы?) Неужели настолько глубоко обиделась, что ее юные прелести не вскружили голову одинокому неврастенику? Кретин. Надо было признаться в пылком чувстве, в любви с полувзгляда, изобразить судороги страсти и бурю похоти (сославшись при этом извиняющимся тоном на мужское бессилие как результат хронических стрессов) — и всё тогда было бы мило и сладко.

И не исправить уже. Никак.

Идиот. Урод.

— Нет, это ты шлюха, — жестко прервал я поток изливаемых помоев, презрев и галантность, и жалость. — Знаешь, наверное, о таком психологическом феномене, как проекция? И лгунья. И предательница. Забыла, с какой целью мы сидим здесь и надираемся? Злобная маленькая дрянь, спасибо за доставленную последнюю радость!

Юдит презрительно расхохоталась.

— Пожалуйста!

— Ты злая. Лучше быть шлюхой, чем злой. И в страшном сне не хотел бы подобную тебе дочку.

— Типичный мужской шовинизм! Вы, узколобые проповедники мужского превосходства, воспринимаете женщин либо как добрых и безотказных шлюх (особенно хорошо, если дешевых), либо как безгласных кухонных рабынь.

— Не ожидал, что имею счастье беседовать с оголтелой феминисткой! До этого ты хорошо маскировалась: даже удалось создать впечатление ума, лишенного половых признаков.

— Да я…

— Еще вопрос, кто из нас узколобый! В последние пару десятилетий отношение к шлюхам в обществе кардинально поменялось. Моральные критерии встали с ног на голову. Сейчас стыдятся затянувшейся девственности и гордятся постельным списком. Быть мисс Казановой и Доньей Жуаной не стыдно, а престижно!

Тут я заметил, что цитирую свою дочь — именно то, с чем в былые времена яростно спорил. Стало совсем тошно. Докатился! Рыча от ярости на самого себя, поднялся, едва не упав (выпитое дало о себе знать), и, пошатываясь и спотыкаясь, побрел прочь по тропинке меж валунов.

Спустя несколько секунд меня притормозили за штанину.

— Прости! Прости!.. Я дура, идиотка… Большая дрянь, а не маленькая…

Юдит, ринувшись за мной, свалилась с ног. Она вытянулась ничком во всю длину тела и пальцами правой руки вцепились мне в брюки под коленом.

— Встань! Не унижайся. Встань…

Я попытался разжать ее пальцы, не сумел и тоже свалился. (Благо, мох смягчил удар, и я почти не ушибся, лишь задел о ближайший валун босой пяткой.) Мы барахтались, как дети, помогая друг другу обрести вертикальное положение, но на самом деле мешая, путаясь во мху и траве, ударяясь о камни, рыхля коленями и локтями землю. Наконец, поднялись и, пошатываясь, в обнимку вернулись к кастрюле, где еще мерцало варево, острое и пряное, щекочущее гортань и ласкающее мозги.

— Знаешь, какой ад я выбрала для себя? — мечтательно спросила она, когда мы выпили в очередной раз. И облизнулась.

Я поперхнулся едким пойлом.

— Выбрала себе ад? Зачем?!

— Было такое задание на одной из групп, еще до тебя. Выбрать нижний мир из списка Даниила Андреева, который, как тебе кажется, отвечает твоим грехам.

— И что же ты выбрала?

— Я остановилась на Мороде, третьем сверху.

— Мород… помню такой. Но смутно. Похоже на Мордор.

— И мне сразу вспомнился Мордор Толкина. Все мрачное и гибельное отчего-то называется на букву «М».

— Мара. Майер…

— Но, знаешь, у Андреева это гораздо более приятное место. Помнишь: полное одиночество. Тишина. Сумрак. Слабо светится только почва и чахлые растения. Благодаря багровому мерцанию утесов и скал пейзаж не лишён красоты, мрачно-романтической. Это последний из нисходящих миров, где ещё осталась природа.

— Неплохо. А в чем заключается мучение?

— В одиночестве: не с кем поговорить. Хотя там обитает масса грешников, но они не видят и не слышат друг друга. Для меня это самое то, поскольку устала и от общения, и от жизни в мегаполисе с его мельтешением двуногих. И суровые скалы — отрадный душе ландшафт. Я бы там не страдала, но отдыхала. Зализывала нанесенные жизнью раны.

— От души желаю попасть тебе в это место, раз оно так нравится. Всяко лучше полного исчезновения.

По лицу её пробежала тень, и я пожалел, что затронул опасную тему. Но Юдит, к счастью, уже через пару секунд поинтересовалась столь же безмятежно:

— А ты? Никогда не подбирал себе ад? Вроде ты неплохо знаком с трактатом Андреева.

— Возможно, я ужасно нескромен, но не вижу за собой столь сильных грехов, что заслуживали бы ада. Да и не логично: после адской жизни — и снова в преисподнюю?