Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен - Страница 74

• Предыдущая
• 74/83
• Следующая

Она умолкла в нерешительности. Я сказал:

— Продолжайте, пожалуйста.

— По сути он не был пьяницей, но без конца сидел в барах, изображая отчаянного гуляку, и… мне неприятно это говорить… хвастал. Вот и вся почти история.

— Можно вас перебить? Прошу вас, не торопитесь. Я хочу знать, что вы сами испытывали все эти годы.

— Я? Я понимала, что он в каком-то смысле больной человек. Я все равно любила его, но жалела. Боялась. Вы понимаете, ему нужна была публика, чтобы показывать свою лихость. И мое место было в первом ряду; большая часть представления — хотя и не все — предназначалась для меня. Жена не может беспрестанно ругаться. Я не хотела пропасти между нами… Он считал это мужеством; я — глупостью… и жестокостью по отношению ко мне. Однажды, когда мы плыли в Европу, мы стояли ночью на палубе и он увидел другой пароход, который шел нам навстречу. Нам сказали, что он пройдет рядом. Муж говорит: «А здорово будет, если я спрыгну и подплыву к нему?» Он скинул бальные туфли и начал раздеваться. Я ударила его, сильно, очень сильно — по одной щеке и по другой. Он был так потрясен, что замер. Я сказала: «Арчер, это не я тебя ударила. Твой сын. Научись быть отцом». Он медленно натянул брюки. Потом поднял с палубы пиджак. Эти слова не вдруг возникли. Я их твердила про себя бессонными ночами. И еще: «Я тебя любила больше, чем ты меня. Ты любишь игру со смертью больше, чем меня. Ты убиваешь мою любовь». Мне нельзя было плакать, но я плакала, ужасно. Он обнял меня и сказал: «Это просто игра, Персис. Забава. Я все прекращу — ты только скажи». …Сейчас я кончу. Он неминуемо должен был встретить такого же безумца, еще худшего безумца. Это случилось через дна дня. Встретились они, конечно, в баре. Тот был ветеран войны, с диким взглядом. Я сидела с ними часа два, и все время этот человек добивал мужа фронтовыми рассказами о том, как он был на волосок от смерти. До чего было весело и прочее! Начинался шторм. Бармен объявил, что бар закрывается, но они ему заплатили, чтобы он не закрывал. Я уговаривала Арчера идти спать, но он не мог отстать от этого человека — ни на рюмку. Жена этого человека отправилась спать, а потом и я, отчаявшись, ушла и легла. Арчера нашли на верхней палубе с револьвером в руке и простреленной головой… Было дознание, следствие… Я показала, что несколько вечеров подряд мой муж и этот майор Майклис говорили как бы шутя о русской рулетке. Но ничего этого в серьезных газетах не появилось и даже в «бульварных», насколько я знаю, — очень мало. Дедушка пользовался большим уважением. Он лично знал издателей лучших газет. О несчастье кратко сообщали где-то на внутренних страницах. Я еще тогда умоляла дедушку добиться, чтобы опубликовали мои показания; но Майклисы — тоже из старинных семей и, чтобы избежать газетной шумихи, перевернут небо и землю. С этого замалчивания и начались мои неприятности. Следствие было закрыто — с выводом, что мой муж покончил с собой в состоянии депрессии. Я ни к кому не могла обратиться за советом и помощью — меньше всего к семейству Босвортов. Миссис Венебл мне с детства была близким и дорогим другом. Она утешала меня так же, как родственники: «Если мы помолчим, все скоро забудется». Майклисов она знает. Она иногда гостит в Мэриленде, недалеко от Майклисов. Она знает тамошние рассказы о нем. Соседи жалуются, что он в три часа ночи упражняется в стрельбе из револьвера и вызывает мужчин в своем загородном клубе сыграть в русскую рулетку…

— Миссис Венебл это знает? Определенно знает?

— Она сообщила это по секрету дедушке и тете Салли — наверно, чтобы их утешить.

Я прошелся перед ней взад-вперед.

— Почему она не сообщит это всем — хотя бы на своих знаменитых «вторниках»?.. До чего я ненавижу эту застенчивость, эту круговую поруку вашего так называемого «привилегированного» класса. Она не любит неприятностей. Не любит, когда ее имя связывают с чем-то неприятным, так?

— Теофил, я жалею, что рассказала вам эту историю. Оставим ее в покое. На мне пятно. Теперь уже ничего не поделаешь. Поздно.

— Нет, не поздно. Где сейчас Майклисы?

— Майор в санатории в Чеви-Чейзе. Миссис Майклис, наверно, дома в Мэриленде, это неподалеку.

— Персис, миссис Венебл по существу добрая женщина, правда?

— Да, очень.

— Видит бог, она пользуется влиянием и любит пользоваться влиянием. Вы можете мне объяснить, почему доброта, знание всех обстоятельств дела и чувство справедливости не заставили ее давным-давно рассеять этот туман?

Персис ответила не сразу:

— Вы не знаете Ньюпорт, Теофил. Не знаете тех, кого здесь зовут «старой гвардией». В этих домах даже упоминать нельзя о неприятном и тревожном. Даже на тяжелую болезнь или смерть старых друзей только намекают — шепотом, пожатием руки при прощании.

— Вата, вата… Кто-то мне говорил, что каждый вторник она приглашает ко второму завтраку всю верхушку «Старой гвардии». Некоторые называют их «Синедрион» или «Совет друидов» — это правда? Вы там состоите?

— Нет, я для них молода.

Я швырнул пивную бутылку в море.

— Персис!

— Да?

— Нам нужен посол, который убедит миссис Венебл и «Синедрион», что их обязанность и христианский долг — рассказать всем, как случилось несчастье на пароходе… Они должны сделать это ради вашего сына. — Она, как видно, сама часто об этом думала; она стиснула руки, чтобы скрыть их дрожь. — Я думаю, послом должен быть мужчина — такой, к которому миссис Венебл особенно благоволит и к которому прислушаются благодаря его заметному положению в обществе. Я гораздо лучше узнал барона Штамса. Он человек более основательный, чем вам с дедушкой показалось сначала, и, позвольте вас уверить, смертельно ненавидит несправедливость. Вот уже второе лето он приезжает погостить к миссис Венебл. Вы заметили, что она его по-настоящему ценит и любит?

Персис пробормотала:

— Да.

— Кроме того, он искренне восхищается вами. Вы разрешаете рассказать ему всю историю и попросить о посредничестве?.. Хоть он вам и не нравится.

— Не надо… не надо так говорить! Теперь вы понимаете, почему мне приходится вести себя сдержанно и официально. На мне пятно. Довольно об этом… Поступайте… поступайте как знаете.

— Сегодня он собирался уехать из Ньюпорта. Он останется. Завтра утром он побеседует полчаса с миссис Венебл. Вы бы послушали, как он говорит, когда увлечется. Уже поздно. Вы не откажете отвезти меня домой? До дома я сам поведу машину.

Я сложил полость и открыл Персис правую дверцу. Она повернулась ко мне — лунный свет падал на ее лицо. Она улыбалась.

— Я забыла, что такое волнения, рожденные надеждой, — прошептала она.

Я ехал медленно, избрав не самый длинный и не самый короткий путь домой. Полицейская машина ненавязчиво проводила богатую наследницу до города, затем свернула в сторону.

Мы сидели плечом к плечу. Она сказала:

— Теофил, я вас сегодня рассердила, когда предложила вам подарок в знак нашей с дедушкой благодарности. Вы объясните почему?

— Вам интересно?

— Да.

— Что ж, поскольку это будет маленькая утешительная лекция, я буду именовать вас «миссис Теннисон». Позвольте вам объяснить, миссис Теннисон, что каждого из нас формирует воспитание. Я происхожу из средних слоев — можно сказать, из середки средних слоев — и из средней части страны. Мы — врачи, пасторы, учителя, редакторы провинциальных газет, адвокаты с конторами на две комнаты. Когда я был мальчиком, каждая семья имела лошадь и таратайку, и нашим матерям помогала по хозяйству «прислуга за все». Все сыновья и многие дочери поступали в университеты. В этом мире никто и никогда не получал — и, конечно, не преподносил — дорогих подарков. Подобные подарки считались чем-то унизительным, или, лучше сказать, нелепым. Если мальчик мечтал о велосипеде или пишущей машинке, он зарабатывал деньги, разнося по домам «Сатердей ивнинг пост» или подстригая соседские лужайки. Отцы платили за наше образование, но на личные расходы, неизбежные в университете — например, покупка смокинга или поездка на танцы в женский колледж, — мы зарабатывали летом на фермах или нанимались официантами в гостиницы.

• Предыдущая
• 74/83
• Следующая