Теофил Норт - Уайлдер Торнтон Найвен - Страница 40

• Предыдущая
• 40/83
• Следующая

— Спасибо, — сказала она и немного задумалась. — А Бетховен родился не в Зальцбурге? Мы ездили туда, когда мне было лет десять, и смотрели его дом.

— Элоиза, трудно быть ведьмой? Я хочу сказать: это сильно усложняет жизнь?

— Нет! Не дает рассиживаться. Все время надо тянуться… Не дает заплесневеть.

— О, вас и это беспокоит?

— А разве это не беспокоит всех?

— Меня — нет, когда вы рядом… Элоиза, я всегда спрашиваю моих молодых друзей, что они в последнее время читали. Вы, например?

— Я-то? Британскую энциклопедию — я набрела на нее, когда хотела почитать про Элоизу и Абеляра. Потом я прочла про Джордж Элиот, про Джейн Остин и про Флоренс Найтингейл.

— Как-нибудь откройте на «Б» и прочтите про епископа Беркли, который жил в Ньюпорте, а потом сходите посмотреть его дом. Откройте на «М» и прочтите про Моцарта, который родился в Зальцбурге.

Она хлопнула себя по рту.

— Ух, как вам, должно быть, скучно разговаривать с такими темными девушками!

Я расхохотался.

— Позвольте мне судить об этом, Элоиза. Пожалуйста, рассказывайте дальше про энциклопедию.

— А для другого я читала про буддизм, ледники и всякие такие вещи.

— Простите, что задаю столько вопросов, но почему вы читаете про буддизм в ледники?

Она слегка покраснела и смущенно взглянула на меня.

— Чтобы было, о чем говорить за столом. Когда папа с мамой устраивают званые обеды и завтраки, мы с Чарльзом едим наверху. Когда приглашают родственников или старых друзей, нас тоже зовут; но Чарльз никогда не садится за стол с посторонними — кроме, конечно, отца Уолша. Когда мы остаемся вчетвером, он ест с нами, но почти не разговаривает… Мистер Норт, я вам открою секрет: Чарльз думает, что он сирота; он думает, что папа с мамой его усыновили. По-моему, он сам не очень в это верит, но так говорит. — Она понизила голос. — Он думает, что он принц из другой страны

— вроде Польши, или Венгрии, или даже Франции.

— И об этом знаете только вы?

Она кивнула.

— Так что сами понимаете, как трудно папе с мамой вести разговор — да еще при слугах! — с человеком, который держится так, будто они ему совсем чужие.

— Он думает, что и вы королевского происхождения?

Она ответила резко:

— Я ему не позволяю.

— Поэтому за столом вы заполняете паузы буддизмом, ледниками и рассказами о Флоренс Найтингейл?

— Да… и тем, что вы мне рассказывали. Как вы учились в Китае. Этого хватило на целый завтрак — правда, я немножко приукрасила. Вы всегда говорите правду, мистер Норт?

— Вам — да. Скучно говорить правду людям, которым хочется совсем другого.

— Я рассказала, как девушки в Неаполе думали, что у вас дурной глаз. Постаралась рассказать посмешнее, и Марио даже выбежал из комнаты — так он смеялся.

— А теперь я вам вот что скажу. Милая Элоиза, если вы увидите, что Чарльз понемножку выпутывается из паутины, можете сказать себе, что это — только благодаря вам. — Она посмотрела на меня с удивлением. — Потому что если вы кого-то любите, вы передаете ему свою любовь к жизни; вы поддерживаете веру; вы отпугиваете демонов.

— Мистер Норт — у вас на глазах слезы!

— Счастливые слезы.

В следующий понедельник, в половине девятого, я встретился с Чарльзом. За истекшие дни им вновь овладело высокомерное недоверие; все же он соизволил сесть ко мне лицом. Он был похож на лису, которая следит из чащи за охотником.

В моем Дневнике нет конспекта наших уроков, но я нашел приколотую к странице неразборчивую схему нашего продвижения — тему по синтаксису на каждый урок и «взрывчатые слова», имевшиеся у меня в запасе: вспомогательные глаголы, сослагательное наклонение, четыре прошедших времени и так далее; derriere, coucher, cabinet [24] и так далее. Я не обнаружил плана кампании против снобизма, но помню, что почти все время имел ее в виду. Урок обычно начинался легкой встряской, затем шли сорок минут чисто грамматической долбежки и под конец

— разговорная практика. Все уроки велись по-французски; здесь — по большей части — я буду излагать их в переводе. (Но прослежу, чтобы время от времени читатель получал удовольствие за свои деньги.) На первых порах во время двадцатиминутной разговорной практики я весьма осмотрительно тревожил его скромность, но в грамматической части действовал все настойчивее — и с отменным успехом.

— Чарльз, как называются эти странные будочки на улицах — эти удобства, которые сооружают только для мужчин?

Он не без труда вспомнил слово «pissoirs».

— Да, у них еще есть более изысканное и любопытное название — vespasiennes, — по имени римского императора, которому мы обязаны этим удачным изобретением. Теперь, когда вы стали старше и будете больше вращаться среди взрослых, вас изумит, как мало стесняются даже самые утонченные дамы и господа, упоминая о подобных предметах. Так что приготовьтесь к этому, хорошо?

— Да, сэр…

— Чарльз, надеюсь, что, когда вам будет лет двадцать с чем-нибудь, вы станете парижским студентом, как я в свое время. Все мы были бедные, но жили очень весело. Непременно поселитесь на Левом берегу и сделайте вид, что вы бедны. Не пейте слишком много перно; единственный раз, когда я напился, как свинья, я напился перно — не увлекайтесь им, ладно? Как нам было весело! Я расскажу вам историю — немножко risque [25], но вы ведь не будете возражать, раз в ней нет ничего пошлого, правда?.. Чтобы сэкономить деньги, мы гладили брюки, укладывая их под матрац; складки получались как ножи, представляете? Так вот, мой сосед по комнате учился музыке, и как-то раз его профессор пригласил нас к чаю — там были его жена и дочь, прелестные люди. Мадам Бержерон сказала что-то похвальное об элегантности моего приятеля — и в особенности об этой замечательной складке. «Благодарю вас, мадам, — ответил он, — у нас с мсье Нортом есть свой секрет. Мы каждую ночь кладем брюки под наши maitresses» [26]. Мадам Бержерон от души рассмеялась, замахала руками, а потом вежливо, с улыбкой, поправила его.

Мина взорвалась, Чарльз был настолько ошеломлен, что минут десять не мог осмыслить игру слов. Может быть, тут я впервые увидел тень улыбки на его лице.

Однажды утром Чарльз принес мне записку от матери. Она приглашала меня на воскресный ужин в кругу семьи.

— Чарльз, это очень любезно со стороны вашей мамы и всех вас. Я напишу ей ответ. Мне придется объяснить, что я взял за правило не принимать никаких приглашений. Я хочу, чтобы вы прочли мою записку, и уверен, что вы оба меня поймете. Мне очень тяжело отвечать отказом на такое любезное приглашение. Пусть это останется между нами, Чарльз, но по характеру моей работы мне приходилось бывать во многих ньюпортских коттеджах и встречаться со многими дамами, достойными всяческого восхищения. Между нами, Чарльз, — ни одна из них не может сравниться с вашей мамой по благородству, обаянию и тому, что французы называют race [27]. Я всегда слышал, что балтиморские дамы — нечто особенное, а теперь я в этом убедился. — Я хлопнул его по локтю. — Вам повезло, Чарльз. Надеюсь, вы будете достойны такого везения. Мне приятно думать, что вы найдете сотни способов деликатно выразить такой замечательной матери не только свою привязанность, но и свое восхищение и благодарность — как это делают все французские сыновья и, к сожалению, не привыкли делать американские. Вы ведь не похожи на них, а, Чарльз?

— Oui… oui, monsieur le professeur [28].

— Должен сказать, я рад, что это любезное приглашение мне передали не через Элоизу. Нет на свете мужчины, который мог бы ей в чем-нибудь отказать. — И я добавил по-английски: — Вы понимаете, о чем я говорю?

• Предыдущая
• 40/83
• Следующая