Приготовительная школа эстетики - Рихтер Жан-Поль - Страница 10

Гёте органично вводил в ткань повествования («Годы учения Вильгельма Мейстера») рассуждения о шекспировском «Гамлете», — во всяком случае, и современный читатель не воспринимает их как вставленную в художественный текст теоретическую статью. То же можно сказать и о «Признаниях прекрасной души», занимающих целую книгу романа, — и такая вставка сделана достаточно «современно» и психологически оправданно, и теперешний читатель, вероятно, понимает ее по аналогии с привычными сюжетными «предысториями». Совсем иначе Жан-Поль! Его «современность» — в том, что он все повествование подчиняет образному мышлению. Но при этом образный строи Жан-Поля (а он управляется, как мы уже знаем, «юмором») возвышается и над любыми характерами. Характеры словно пребывают на земном дне действительности, тогда как образная мысль писателя носится «по поднебесью», не зная преград, — туда же, к небесам, устремлены и помыслы «характеров», героев романа.

Почти то же, что романические характеры, — теоретический слой «Приготовительной школы эстетики». «Теоремы» «Школы» стремятся сложиться, персонифицируясь, в человеческий характер, в «материалиста», «нигилиста», «романтика» и т. д. Они в таком своем качестве остаются на земном дне произведения, окружаемые жан-полевской возносящейся к небесам образностью. Мост между бессюжетностью «Приготовительной школы эстетики», а также педагогического трактата «Леваны» и романами Жан-Поля с их разветвленными фабулами (именно поэтому отчасти устраняемыми, даже отдаляемыми от читателя могучей вертикалью вздымающихся прочь от земли образов) составляют произведения типа жан-полевских диалогов о бессмертии — «Кампанская долина» (1797) и «Седина» (1827). В них скромные сюжетные начатки находятся в равновесии с напряженным обсуждением животрепещущих судеб человеческой индивидуальности. Близки к этому типу жан-полевские «Палингенесии» (1798), где ранние сатиры возрождены в рамках вымышленного сюжета из жизни автора[62]. И точно так же как в третьей части «Приготовительной школы эстетики» возникают проблески сюжетного и лекции этой части читаются на конкретно обрисованной сценической площадке, так и в романах Жан-Поля то и дело появляются островки бессюжетного, будь то сатирические «дигресси» (отступления), будь то «Объяснение гравюр на дереве к десяти заповедям катехизиса», составляющее вторую, комическую половину «Кампанской долины», или фиктивная газета «Пестицкий реальный листок» в первом томике приложения к «Титану» Но все у Жан-Поля — и сюжетное и бессюжетное — одинаково пронизано и овеяно струями юмористической образности, вне которых Жан-Поль не мог сделать и шагу вперед. Заметим, кстати, что понятый предельно широко юмор заставляет своего автора расплачиваться за творческую свободу известной узостью, которая нередко воспринимается как стилистическое принуждение, скованность. Но, разумеется, и без всего этого надлежит твердо знать, что творчество Жан-Поля — это крайнее воплощение стилистического маньеризма, без которого как раз и невозможно обходиться, если в творчестве писателя должны сталкиваться разные стили, как и разные, поминутно снимаемые и сменяемые слои действительности. Широта сцены, на которой совершаются эти столкновения, несоизмеримость конкретного, реально переданного бытового «дна» мироздания и всего универсума, о котором думает писатель, находятся в диалектической взаимосвязи с узостью, размельченностью, нарочитой детализацией образов, как и сам широчайший принцип юмора должен выносить на поверхность художественного произведения всякие мелочи и ракушки барочных «куриозов».

В немецком романе XVIII века, коль скоро он осознает себя как «книгу», неизменно наблюдается некоторое превышение «структурности» над содержанием, — содержание не творит для себя органическую, живую форму[63], а должно заполнить композиционные «клетки», правда, как и сама «книга», весьма неопределенные по размерам и числу. Начиная с первых произведении, Жан-Поль обыгрывает автономность композиционного членения романа — такой широкой и свободной формы, «внутри которой лежат и болтаются почти все формы» (§ 69; V 248. 30 — 31). Такая форма романа обнаруживает свою механистическую чрезмерность (все иные «формы» «болтаются» в ней), и такую чрезмерность можно только рефлектировать, обращать в элемент самого содержания, обыгрывать. Композиция романа-книги, выводимая наружу является предметом особых забот. Книга строится как здание замысловато спроектированное: собственно-«романическое» содержание, фабула, помещается в солидную оправу посвящений, предисловий, стихотворений к автору — как в романе барокко. У Жан-Поля романическое «ядро» обстраивается структурными элементами, которые архитектонике целого придают объемный и, что важно, индивидуальный вид. «Книга» ставится в связь с целой «библиотекой», а «библиотека» — с целой «вселенной». В монументальном «Титане» уникальная архитектура целого дорастает до безбрежности очертаний: не только четыре основных тома книги, весьма своеобразно построенные, сопровождаются двумя томами «Комического приложения» (очень сложного и притом отнюдь не только комического состава), но за пределы этих двух томов выведен философско-сатирический «Ключ к Фихте». «Титан» — роман не просто сложнейшей «барочной» композиции, но еще и роман «романтически» открытый; «открытость» его — знак того, что он стремится вместить в себя — и не может вместить — универсальное «Все» жизни.

Подобно жан-полевским романам строение «Приготовительной школы эстетики». Читающий второе издание «Школы» (вышедшее в свет в начале 1813 г.) особенно ясно почувствует художественную ее архитектонику особо подчеркнутую. Предисловие ко второму изданию предваряет предисловие к первому и всю книгу вставляет еще в новую, дополнительную раму; излагаемое по параграфам предисловие ко второму изданию дает в руки читателя определенный сатирико-комическо-иронический ключ к чтению книги, после чего предисловие к первому изданию дает еще и другой ключ, несколько иначе настраивающий читателя. Все первое издание «Эстетики», как композиция и как содержание, отстраняется словно некий художественный объект и как бы все время находится («болтается») внутри второго. Жан-Поль подчеркивал (а не смазывал!) зияние между первым и вторым изданиями, как встроенными одно в другое зданиями; и нередко Жан-Поль специально обращал внимание на вставки второго издания. Кульминационным эпизодом в этом целенаправленном расслаивании двух совмещенных изданий «Школы» являются те два параграфа «Школы», которые начинаются с одной и той же фразы и из которых один содержит новое, а другой — прежнее продолжение мысли. Это — § 22 и 23.

Естественно, уже и первое издание «Приготовительной школы эстетики» образно осмысляет здание своей композиции.

В первых параграфах «Школы» Жан-Поль, заявивший в предисловии, что «настоящую эстетику однажды напишет тот, кто сумеет соединить в себе поэта и художника» (V 24), — до какой-то степени еще имитирует стилистическую сдержанность ученого трактата. Деление каждого из двух первых томов книги на программы и параграфы кажущимся образом тождественно ее эстетико-теоретическим задачам. «Программа», которую имеет виду Жан-Поль, — это немецкий жанр ученого сочинения, досуществовавший до XX века. «Программой» называлась статья, которая публиковалась к ежегодному, традиционному открытому выпускному экзамену гимназий и помещалась вслед за программой такого торжественного годичного акта. Слово «программа» в качестве обозначения главы соответствует у Жан-Поля «секторам», «сумму лам», «клаузулам», «станциям» и т. д. его романов. Все такие наименования, какие придумывал Жан-Поль, — не простые синонимы обыкновенных «глав», а элементы образного переоформления композиции целого. Таковы и жан-полевские «программы», которые одновременно и намекают на ученый характер труда и этим же самым ученым названием, употребленным в несобственном смысле, ставят такие композиционные единства «Школы» в связь с композиционными единствами романов. В свою очередь параграфы «Школы» находятся «под сенью» программ, и уже одно это лишает изложение «по параграфам» тождественности со своим предметом. Если кто-нибудь примет такое членение «Школы» за композиционные игры поверх собственно теоретического содержания книги, тот ошибется. Случай подобного двухступенного членения дают еще тома «Титана» — здесь повествование делится на «юбилейные периоды» и «циклы» (придуманные богословом И. Г. Франке-младшим «периоды» состояли из 152 «циклов», «циклы» — из 49 лет), соответствующие универсалистской тенденции «сверхромана». Если это игра, то такой игрой пронизано решительно все в книге. Следует с полной серьезностью отнестись к словам, с которых начинается предисловие ко второму изданию книги: «Чтобы сохранить строгость формы и единообразие целого и в предисловии, я буду писать его по параграфам». Разумеется, нет никакой внутренней причины излагать предисловие по параграфам, параграфы эти — «дутые», и к тому же Жан-Поль хорошо помнит, что предисловие к первому изданию почему-то не нуждалось в параграфах. Начальные слова «Школы» — ироничны, но это не обычная риторическая фигура иронии, предполагающая противоположный смысл, а такая ирония, которая сразу же оказывается во власти бесконечных и безостановочных опосредований жан-полевского юмора, царящего во всех программах и параграфах ею «Школы». Наконец, писавший предисловие ко второму изданию «Школы» Жан-Поль не забывал и о дающей волю фантазии и смывающей все композиционные градации первых двух частей третьей части «Приготовительной школы эстетики», главы которой, начинающиеся, прерывающиеся, снова начинающиеся, врезаемые в непрерывную ткань повествования (V 338. 4 — 8), выступают там сразу в трех значениях и ролях.