Годы, вырванные из жизни - Дворкин Павел Саломонович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая

Комиссия уехала в Воркуту, так и не ответив заключенным на интересовавшие их вопросы.

На третий день около 8 часов утра большая группа войск КГБ, примерно 700–800 человек, вооруженная автоматами, заняли помещение охраны. А затем они построились, промаршировали с песнями вдоль лагпункта и окружили его. За зоной стояли 4 машины скорой помощи, 2 пожарные машины. Надзиратели вдруг стали набрасываться на заключенных и арестовывать их. В этот момент генерал армии Масленников, стоявший на машине за зоной, поднял пистолет и выстрелил вверх. Со всех сторон был открыт огонь из автоматов. Стреляли разрывными пулями. Было убито и ранено около 200 человек. Машины въехали в зону, на них сажали заключенных, а раненых помещали в двух освобожденных для этой цели бараках. Всего из лагпункта вывезли около 800 человек.

Несмотря на расстрелы, на работу никто не выходил.

Спустя несколько дней, поздно ночью неожиданно открылись ворота барака и нам объявили приказ, полученный из Москвы: снять с одежды номера, снять решетки с окон и замки с дверей. Ликованию не было предела. Мы срывали тряпки с номерами, бросали их на землю. Их было много, более 3000, так что земля, усеянная этими тряпками, показалась коричневой. Вывесили плакаты с указом Президиума Верховного Совета СССР о льготах для заключенных.

Утром все пошли воодушевленные на работу в шахты.

Через некоторое время стало известно, что генерал армии Масленников покончил жизнь самоубийством.

На лагпункты приехали офицеры из политотдела управления лагеря. Стали устраивать в клубе лекции, вести разъяснительную работу, появились центральные газеты, были организованы читальни, курсы по техминимуму, школы общего образования. Кроме обычной столовой, была открыта коммерческая, где можно было питаться за наличный расчет. Начали выдавать на руки часть заработанных денег, а остальные на лицевой счет. Шахтеры хорошо зарабатывали. За зоной были построены гостиницы для приезжающих родственников. Там разрешали свидания на 7 и больше дней.

Начали освобождать малолеток, т. е. тех из заключенных, которым к моменту ареста было 16–17 лет. Таких было много, и особенно «западников».

Но во главе управления речлага, отдельных лагпунктов, шахт оставались еще бериевские ставленники, которые, хоть и притаились, но никак не могли пересилить свою волчью натуру.

13 августа 1954 года вечером меня вызвали в УРЧ и сообщили, что рано утром меня отправят на пересылку на освобождение. Утром после бессонной ночи встал нервно возбужденный. Шутка сказать, после 16 лет за проволокой, и вдруг на волю! От семьи более 3 лет не было писем, их просто уничтожали.

Я вышел с небольшим самодельным чемоданчиком, подушкой и одеялом, да еще с расстроенной сердечной деятельностью. Это все, что я заработал в лагере. У вахты стояло несколько близких товарищей, пришедших меня проводить. Я вышел за зону в сопровождении конвоира, у которого не было никакого оружия.

Теперь я понял, что уже не арестант, и дышал глубже, свежим утренним воздухом.

Подошли к остановке поезда на окружной дороге, вошли в вагон, поехали. На одной из остановок сошли, и я был доставлен на пересыльный пункт, откуда должен был проследовать на освобождение.

Но…

На пересылке собрали много людей. Тут были и уголовники, отбывшие срок и следующие прямо на волю. Снова фотографировали в анфас и профиль. Воры, освобожденные, пытались отобрать вещи у осужденных по ст. 58, но получили сокрушительный отпор, были избиты и выброшены из бараков.

Наконец, через 10 дней пребывания на пересылке, меня и еще 3 товарищей высадили у комендатуры 6 района города Воркуты, рядом с той шахтой № 6, на которой я работал. Комендант района держал в руках мой формуляр и копию приговора.

— Что, шпионажем занимался, враг народа? — сказал он мне.

— Я гражданин Советского Союза, отбыл срок, кроме этого, написал жалобу в ЦК партии по своему делу, — ответило я.

— Поменьше разговаривай, вы все пишете, фашисты, — говорит он.

— Вам никто не давал права оскорблять, я коммунист был и буду им, — говорю я.

— Вот дашь подписку, что остаешься в ссылке в Воркуте, навечно.

Он подал мне напечатанную стандартную подписку такого содержания: «Остаюсь на вечную ссылку, в случае нарушения буду осужден на 25 лет заключения».

Несмотря на то, что оберфашист Берия и вся его авантюристическая шайка были расстреляны, оставшиеся на окраинах его верноподданные творили произвол. Вначале я, было, отказался подписывать эту бумажку, но потом, решив, что ничего вечного нет на земле, я расписался.

Но этот маленький фюрер районного масштаба не стерпел, что я разговаривал с ним не как заключенный, а как гражданин Советского государства.

— Будешь каждый день приходить на регистрацию в комендатуру, а если пропустишь один день, будем судить, как за побег. А теперь можешь идти, куда хочешь, — заявил он.

Я вышел из комендатуры часа в 4 дня. Как сейчас помню, была суббота.

С вещами в руках побрел я по шоссе по направлению к 6-й шахте. Накрапывал дождь, идти было скользко. По дороге меня нагнал молодой человек, поздоровался и спросил, кто я и куда следую. Я ему рассказал. Он мне предложил пойти к нему на квартиру в поселок шахты.

Он оказался бывшим заключенным, а сейчас вольнонаемный, литовец, инженер. Привел он меня к себе в комнату, накормил. Сам ушел, сказав, сказав, что часа через 2–3 вернется. Я лег спать.

Вспомнил, что в 7-м районе, километрах в семи от шахты № 6 живут тоже в ссылке освободившиеся на год раньше меня мои хорошие друзья, врачи Давид Филимонович Квиташвили и Аскар Рафикович Рахманов. Мой гостеприимный хозяин проводил меня до остановки автобуса. Доехав до остановки 7 района, но, не зная, где живут мои друзья, я направился в поликлинику. Там мне сказали, что они должны быть здесь через полчаса к началу вечернего приема. Я вышел на улицу. Не верилось мне, что я, хотя и в ссылке, но не вижу возле себя конвоя, надзора, начальства барака.

Квиташвили, увидев меня, ускорил шаг. Мы обнялись, расцеловались. Он повел меня в столовую, угостил обедом. В поликлинике встретили Рахманова. Снова объятия. После приема больных Рахманов пригласил меня к себе. Жил он один в благоустроенной квартире. Вечером собрались все друзья за общим столом. В понедельник поехал в 6-й район в комендатуру на отметку. И так каждый день, несмотря на непролазную грязь, дожди, мне приходилось ездить в комендатуру на отметку.

Встретил я в Воркуте Николая Захарова. Он уже был полностью реабилитирован и собирался домой в Ростов-на-Дону. Там же в Воркуте, на улице, встретил из нашего этапа Алексея Озеркина. Он шел с женой, которая приехала сюда после его освобождения. Жили они на окраине Воркуты в маленькой низенькой мазанке, которую он слепил своими руками. Он тоже был уже реабилитирован и собирался домой в Москву.

Из комендатуры 6-го района я перевелся в комендатуру Воркуты. Комендантом района был здесь лейтенант, культурный человек, и с нами, ссыльными, разговаривал по-человечески. На регистрацию я уже ходил раз в 10 дней.

Зима 1954-55 года в Воркуте была особенно холодной. Я жил у одного приютившего меня ссыльного инженера-строителя, поляка из Западной Белоруссии. Комната плохо отапливалась, и я, несмотря на свое крепкое еще здоровье, серьезно заболел гриппом на пороге своего полного освобождения и реабилитации. Лечили, как могли. При температуре 38 и выше приходилось самому ходить в магазин покупать себе еду.

Числа 7–8 февраля вызвал меня комендант района и сообщил мне, что я реабилитирован и могу ехать, куда хочу. В этот вечер температура поднялась до 39 градусов. Голова кружилась. Комендант назвал меня товарищем. Это впервые после 17-летнего заключения, где я считался врагом народа, фашистом, узником № 565. Я почему-то спросил его: «А можно мне подать телеграмму семье, что я освобожден?»

— Конечно, товарищ Дворкин, идите на телеграф и подавайте телеграмму, а завтра пойдете в УГБ, где вам объявят постановление Военной Коллегии Верховного Суда СССР о пересмотре вашего дела.

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая