Копье милосердия - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 42
- Предыдущая
- 42/82
- Следующая
— Нет, этот не из них, не похож. Те всегда остаются снаружи бани, а новый соглядатай следом за нами потянулся.
— Где он?
— А вона, корыто каменное возле самой колонны, — указал глазами Юрий.
Трифон незаметно покосился в ту сторону и сказал:
— Похоже, ты прав. Вишь, как уши насторожил. И глазами в нашу сторону так и стреляет. А ежели нашенский человек, земли Русской? Земляков признал.
— Я уже видел его. Когда мы посещали бедестан. Он и тогда таился, за спинами людей прятался. Нехороший он человек, рыжий. Можа, тать какой али в султанских ищейках служит, наушник, потому как знает наш язык.
При слове «бедестан» Трифон мечтательно вздохнул — эх, жаль, что невозможно привезти в Москву хоть малую толику сокровищ, которые хранит массивное каменное здание с железными воротами и решетками. На это никаких денег не хватит.
В бедестане золотых дел мастера, торговцы тканями, затканными золотом, а ювелиры выставляли на продажу свои товары. Здание состояло из двух больших крытых помещений, окруженных стенами. Оно было сводчатым, а купол поддерживался двадцатью четырьмя колоннами. В толстых стенах устроили множество маленьких лавочек, а перед ними стояли столики, чтобы выставлять товары на продажу.
— И то верно, — согласился Трифон. — Видать, ты прав.
— Намять бы ему бока, чтобы отстал. А то скоро он и в нужное место нас будет провожать.
— Нельзя, — строго сказал Коробейников. — У них с этим делом строго. Асес-баши* блюдут неусыпно. Зашибут этого рыжего наши молодцы, не приведи господь, вот сраму-то будет. Хороши послы московские…
— А кто будет знать, если мы не проговоримся?
— И у стен есть глаза и уши. Мне говорили, что если не найдут душегуба, то жители квартала, где произошло смертоубийство, должны заплатить крупный денежный штраф. Поэтому ночные сторожа и асес-баши очень бдительны.
— Все равно найдем управу на этого рыжего, — не сдавался Грек. — Прицепился, как репей…
Коробейников лишь усмехнулся в бороду. Зять нравился ему все больше и больше. Он был хватким, упорным в достижении цели и имел на плечах умную голову. Знания греческого языка помогло Юрию быстро сблизиться с цареградскими греками, и он добывал у них ценные сведения. Сам Коробейников усиленно изучал турский язык и уже спустя месяц после прибытия в Царьград он мог довольно сносно объясняться с местным народом на рынках и на улице, а главное, с турскими купцами, которых очень интересовали торговые контакты с московитами. Что касается Юрия Грека, то язык османов он знал едва не сызмала.
К посланцам царя московитов султан и Порта* относились гораздо уважительней, нежели к другим иностранным послам. Часть этого уважения перепадала и купцам. Хотя обоз московитов и считался посольством, но по статусу таковым не являлся. Это избавляло купцов от необходимости аудиенции у султана, предполагавшей преподнесение правителю Турской земли богатых даров.
В Москве, в Посольском приказе, Мишенину и Коробейникову долго втолковывали как, когда, что и кому дарить. Богатые подарки султану и великому везиру считались непременным атрибутом всякого иностранного посольства. Нарушения этой традиции были редки и, как правило, дорого обходились виновникам. Французский посол так и не удостоился аудиенции у султана, потому что подарков от своего короля он не привез. Еще хуже обошлись с австрийским послом, также явившимся ко двору султана без подарков. Его просто заточили в темницу, в казематы Едикуле, Семибашенного замка.
Конечно же, к султану и везиру купцов не допустили. (К ним они и не стремились — шибко накладно.) Но к янычарскому аге* и каймакаму — цареградскому градоначальнику — на поклон все же пришлось идти. И если аудиенция у каймакама была делом обычным для всех иноземных купцов, которые намеревались задержаться в Истанбуле подольше, то прийти на поклон к аге янычар им настоятельно посоветовал грек-драгоман*, цареградский приятель Юрия. (Оказалось, что они даже дальние родственники — у московита отец тоже был родом с Островов*.)
Янычарский ага считался одной из самых влиятельных фигур в турском государстве. Его расположением дорожили все высшие сановники империи. Сам султан с большим вниманием относился к янычарам, периодически устраивая для них всевозможные развлечения и зрелища. В самые трудные для турского государства моменты никто из сановников не рисковал задерживать выплату жалованья янычарам, ибо это могло стоить ему головы.
Прерогативы янычар оберегались столь тщательно, что порой дело доходило до печальных последствий. Как рассказал Юрию грек-драгоман, однажды главный церемониймейстер в день мусульманского праздника по ошибке допустил к целованию мантии султана командующих кавалерией и артиллерией ранее янычарского аги. Рассеянный церемониймейстер был немедленно казнен.
Следствием визита к аге стала негласная охрана московитов. Кроме собственно султанских ищеек за купцами везде следовали переодетые янычары. Поэтому отношение со стороны османов к Трифону и его товарищам на рынках и улицах Истанбула (со временем и они стали так называть столицу турского государства вместо привычного русским Царьграда) было более чем любезным. А уж мелкие воришки, готовые в любой момент срезать с пояса зазевавшегося иноземца кошелек с деньгами, не приближались к ним и на пушечный выстрел. Так что щедрые подношения аге янычар себя оправдали. Хотя столь пристальное внимание к своим персонам купцам не очень нравилось, особенно Трифону Коробейникову.
Он ждал посредника из Палестины, который привезет ему весточку от владельца Копья. Об этом им сообщил купец Маврокордато, из местных греков, который находился у посредника в доверии. Московиты и посредник должны были предварительно обговорить все условия сделки, а только потом их ждала встреча с владельцем Копья. И как теперь с этим человеком тайно встретиться, ежели над ухом постоянно сопят ищейки султана?
Возвратившись к вечеру в караван-сарай (по турскому обычаю, купцы просидели в хамаме целый день в специальной «комнате услад» с тихо журчавшим фонтаном, наливаясь кахвой, объедаясь халвой и наслаждаясь неторопливой беседой обо всем и ни о чем), Коробейников первым делом позвал в свою комнату Ивашку Болотникова. Его спаситель оказался на диво толковым малым. Он явно был хорошо знаком с грамотой, хотя и старался не подавать виду, — говорил, что читать умеет, но плохо, — однако Трифона трудно провести. А когда он однажды подсмотрел, как Ивашка свободно болтает по-турски с торговцем на рынке, то и вовсе зауважал своего нового слугу.
Но купец не мог допустить, чтобы рядом с ним каждодневно находился столь таинственный и непонятный человек. И он искал удобный случай, когда можно будет поговорить с ним начистоту. И такой момент наконец наступил.
— А присаживайся, Ивашко, — любезно сказал Трифон, и Болотников, изобразив легкий поклон, сел на предложенный купцом табурет. — Как тебе служится у меня?
— Спасибо, Трифон Матвеевич, все хорошо.
— Не зобижают ли тебя мои люди, всем ли доволен?
— Всем доволен. Лучшей службы и желать нельзя.
— Ну, а коли так, то скажи мне, как на духу, кто ты есть?
По острому пытливому взгляду купца Болотников понял, что на этот раз ему не отделаться полуправдой. Близко общаясь с Коробейниковым и Греком, он уже понял, что долго обманывать их не удастся. Кочевая купеческая жизнь, полная опасностей, приучила и одного, и другого не доверять никому. Ивашко попал в обоз только благодаря своему званию «спасителя» Трифона от татей. В противном случае его не пустили бы и на порог купеческого дома — московские купцы доверяли только своим, проверенным людям.
Истолковав несколько затянувшуюся паузу как замешательство, Трифон ободряюще молвил:
— Да ты не боись, мы своих не сдаем. И потом, святая правда, пусть и горькая, гораздо лучше сладкой лжи. Правда очищает человеческую душу, а ложью вымощена дорога в ад.
— Не боюсь я ада, Трифон Матвеевич. Потому как никому ничего дурного не сделал. А что касается моей личности… Что ж, можешь меня казнить или миловать, но я действительно не все рассказал о себе. Беглый я, Трифон Матвеевич, беглый холоп. А происхожу я из боярских детей. Да вот только батюшка не оставил нам ни полушки… Чтобы не пойти по миру побирушкой, продался я князю Андрею Телятевскому, у которого служил в вооруженной свите боевым холопом. Не поладил я с князем, велел он заковать меня в цепи и бросить в подвал. Да только не на того нарвался… — Болотников криво улыбнулся. — Сбежал я. Прибился в Москву. А там Бог послал мне удачу… помог спасти тебя, Трифон Матвеевич. Вот и весь мой сказ.
- Предыдущая
- 42/82
- Следующая
