Джура - Тушкан Георгий Павлович - Страница 119
- Предыдущая
- 119/174
- Следующая
Несколько дней ехали они в глубь страны, и Курляуш, любопытная, как и все женщины, пыталась расспросить Зейнеб, кто она, откуда, но не смогла добиться ни слова. На последнем ночном привале Курляуш рассказывала Зейнеб о городе, о знакомых и, наконец, обозленная её молчанием, замахнулась на неё кулаком. – У-у, гордячка! – сказала она. – А браслеты-то у тебя дутые. Зейнеб сняла с левой руки браслет и подала ей. Старуха подбросила его на руке и удивленно воскликнула: – Золотой!
Осмотрев его со всех сторон, она хотела вернуть его Зейнеб, но та сказала:
– Возьми себе и будь со мной ласкова.
– Вот это так, это я люблю! – воскликнула Курляуш и хлопнула её костлявой рукой по плечу. – Дружи с Курляуш, и ты не пропадешь. Покупая дом, приобрети сначала соседа. Злые люди говорят, что я знаюсь с джиннами. Они врут, но кое-что и я могу. Хочешь, погадаю? Пока в котле варилась баранья кость для гаданья, Курляуш развлекала Зейнеб разговорами об обеих женах Тагая. – Первая жена у Тагая – немка из Афганистана, толстая и жирная. Только и любит, что свою моську. Даже спит с ней. А дышит так… Ха-ха-ха! – И Курляуш показала, как дышит страдающая одышкой жена Тагая. – Мими-ханум зовут эту рыжуху. Все время ест и спит, а когда не спит, ругается. Это она в доме некиргизские порядки завела. А ты киргизка?
– Да, – ответила Зейнеб. – Я из рода Хадырша. – О, это хорошо!… А потом курбаши привез вторую жену – узбечку. Дом дрожал от криков и драки. Но когда два года назад курбаши привез себе молоденькую китаяночку, две прежние сговорились, на третий день отравили её и подружились… Берегись! Мне будет жаль, если тебя отравят или выколют булавкой глаза. Тогда тебя никто не будет любить.
– Пусть, – ответила Зейнеб, – мне все равно. Курляуш всплеснула руками:
– Ты без головы! Что ты говоришь!
И всю долгую ночь, до утра, они проговорили. Зейнеб рассказывала о своей жизни, о любви к Джуре, а Курляуш вертела на руке золотой браслет и ахала. После рассказа Зейнеб старуха наклонилась к ней и прошептала на ухо:
– Ты ещё мало знаешь Тагая: он крадет даже цвет из глаз!
III
В один из вечеров, незадолго до приезда «молдо», как почтительно называли Тагая его жены, Зейнеб, безразличная ко всему окружающему, стояла у окошка и смотрела на тополя, на глинистые горы, над которыми в лучах заходящего солнца алели тучи. «Завтра будет мороз и ветер», – решила она и в ту же секунду вздрогнула от резкого крика:
– Кипяток, я требую кипяток! Сколько раз я должна просить? Курляуш схватила казан с кипятком, стоявший возле костра, и пошла в соседнюю комнату.
– Нет, не ты, пусть черномазая подаст кипяток и помоет собачку.
Зейнеб взяла воду из рук Курляуш. Курляуш вышла, прислушиваясь к доносившимся гневным голосам, упрекавшим «гордячку» в непочтительности и в том, что она «даром ест хлеб». Не прошло и трех минут, как послышался отчаянный вопль Зейнеб, и сквозь дверное отверстие, завешенное ковром, прорвались клубы пара.
– А-а-а-а! – кричала Зейнеб. – Ноги, мои ноги!… Курляуш вбежала в комнату, полную пара. На полу, обняв босые ноги руками, сидела бледная от боли Зейнеб.
– Сама обварила, сама виновата! – кричала Мими-ханум и, выхватив булавку, принялась колоть Зейнеб до крови, приговаривая: – Меня могла обварить! Служи лучше!
Другая, худенькая брюнетка с злыми глазами, кричала: – Перестань стонать, черномазая! Убирайся на кухню, неженка! Курляуш подхватила Зейнеб под мышки и уволокла в кухню. – Брось её, брось! – закричали обе жены, ворвавшись вслед за ней.
Но Курляуш схватила кочергу, и обе женщины убежали. На крик и шум вошел Тагай. Прогнав обеих жен, он сел возле стонавшей Зейнеб и сказал:
– Вот видишь, как плохо быть прислугой! Будь моей женой – и эти две сварливые бабы будут целовать твои ноги. Ну? Зейнеб отрицательно покачала головой и замахнулась на Тагая. Курляуш ахнула и упала ничком на пол.
Тагай неожиданно засмеялся и сказал:
– Побудешь в услужении – узнаешь вкус слез и покоришься. Отныне ты будешь делать самую тяжелую, самую черную работу, а когда надоест, скажешь мне.
Когда Тагай ушел, Курляуш промыла ноги Зейнеб крепким раствором чая и смазала маслом.
– Терпи, – сказала она, – ещё не то будет. И чего ты упорствуешь?
Зейнеб легла ничком. Курляуш бросила ей одеяло, но Мими-ханум, наблюдавшая в щелку за происходившим, закричала: – Принеси это одеяло мне! С неё довольно и рваного халата, которым мы укрываем белого осла.
Ночью Курляуш закутала её своим халатом. Зейнеб не спала и сдерживала стоны, кусая губы. Ноги горели. Зейнеб думала о Джуре. «Если он жив и это рассказать ему, – думала Зейнеб, – о, он зарежет Тагая! А с этими дурами я справлюсь сама». Зейнеб мысленно представляла себе, как будут просить у неё пощады жены Тагая, и это несколько облегчало её муки. Потом, она думала о побеге. Заснуть ей так и не удалось. Утром к ней подошла Мими-ханум, бесцеремонно стащила с руки Зейнеб большой золотой браслет с желтым камнем и надела себе на руку.
IV
Наступила весна.
Ноги Зейнеб зажили. Но печаль её не проходила. Зейнеб примирилась с мыслью, что Джура погиб, и улыбка совсем исчезла с её уст. Тагая она больше не видела. Курляуш сообщила ей, что Тагай уехал куда-то далеко. Жены Тагая издевались над Зейнеб и приказывали ей делать самую черную работу. Она двигалась как во сне и беспрекословно выполняла любые приказания. – Эй, черномазая! Иди помой мою собачку! – кричала Мими-ханум.
– Что ты ходишь как сонная? – говорила ей другая и колола её булавкой.
На теле Зейнеб выступала кровь, но девушка молчала. – Она ходит в рваном платье, на ногах у неё струпья. Никакой мужчина не полюбит такую женщину, – говорили между собой жены Тагая.
– Она немного сумасшедшая, – сказала о ней Курляуш. Нельзя было узнать жизнерадостную и порывистую Зейнеб в этой женщине с мертвенным взглядом.
– Ты завороженная, – говорила ей Курляуш. – Они изведут тебя, горемычная!
Но Зейнеб молчала. Ей все было безразлично. Еще зимой она начала кашлять, теперь же, весной, она часто не могла заснуть по ночам от приступов удушья.
- Предыдущая
- 119/174
- Следующая
