Воспоминания необразумившегося молодого человека - Бегбедер Фредерик - Страница 11

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая

Тут же нарисовались легавые: на нас жаловалась вся улица. Полицейские не ожидали, что распоясавшаяся ватага увлечет их в гущу празднества, девушки стащат с них форменные фуражки, а в каждую руку им дадут по бутылке шампанского. Они не долго сопротивлялись. По крайней мере, Жан-Жоржу удалось избежать штрафа. Однако какие у нашей полиции аппетиты! Можно подумать, французскую полицию держат на голодном пайке: они умяли два торта, а один из них — я сам видел — распихивал по карманам тонкие сигары.

Виктория и Жан-Жорж много целовались. Глядя на них, я крепче сжимал свой бокал и начинал искать Анну. Она танцевала в соседней комнате. Мне в голову пришла идея: я пошел поменять компакт-диск. Нам не повредит станцевать какой-нибудь медляк: я вставил в проигрыватель «Stand by me». Быть может, она поймет мой тонкий намек.

Но Анна не хотела больше танцевать. Она заявила, что заметила мои маневры с Викторией, что ей все известно и что она ненавидит медленные танцы. Хотя с Викторией я только поздоровался, а она в ответ пожала мне руку. Что я мог сделать? Откровенно говоря, это легкое прикосновение совершенно не стоило того, чтобы поднимать из-за него бучу. Как бы то ни было, я пошел танцевать медляк с Эстель, той самой бывшей подружкой Жан-Жоржа, которую я встретил в Венеции. Она едва держалась на ногах.

После этого Анна исчезла. Что за комедия! Она же пропустила все самое главное. Жан-Жорж въехал в гостиную на белом коне, переодетый в викинга, и ручной пилой разрезал свой именинный торт. Я порезал палец осколком стакана, выдавил капельку крови в бокал и разбавил газировкой: все по очереди отведали моего розового «Тейтингера» высшего сорта, урожая 1975 года. Главред одного модного ежемесячного журнала предложил руку и сердце двум девушкам, которые оказались знакомы между собой, и ему пришлось спешно покинуть вечеринку.

Я скучал по Анне, но, обидевшись, в течение многих часов оттягивал нашу встречу.

«Рита Мицуко» ошибались: любовные истории имеют счастливый конец. Иначе это уже не любовные истории, а романы (или песни «Риты Мицуко»).

Похороны отца Анны: ослепительное солнце, приподнятое настроение, птички щебечут на деревьях. Меня не ждали. Прием был прохладным, слезы —чуть теплыми. Вокруг сплошной бомонд. Отовсюду слышались сдавленные смешки. Анна прошла мимо меня, даже не поздоровавшись. И тогда я протянул ей свой подарок: труп моей кошки, убитой тем же утром из ружья. Все присутствующие были скандализованы. Слишком много смертей для такого чудесного дня. Мой подарок Анна не приняла, но в глазах ее промелькнула благодарность.

Церемония прошла быстро: наверное, священник торопился на поезд или кто-то еще ждал своей очереди лечь в могилу. Я представил себе эту длинную очередь (явно более длинную, чем очередь перед кинотеатром, где люди стоят друг за другом). Я незаметно покинул собрание, чтобы похоронить свою кошку где-нибудь в сторонке. Ее труп начинал смердеть. Я завернул ее в двойной разворот раздела «Экономика» газеты «Монд», а затем собственноручно стал рыть глинистую землю. Много позже я вернулся домой, напевая «Strawberry Fields Forever», и обнаружил там Анну, сидящую на половике под дверью. Она ждала меня уже час. Насколько я помню, мы не договаривались о встрече. Я спросил, что она здесь делает.

— Я могу войти? — спросила она.

— Зачем? — ответил я. (Три вопроса подряд.)

— Ты что, так меня ненавидишь? (Уже четыре.)

— Ты что, не можешь поговорить прямо здесь? (На десятом вопросе я вкачу ей стендалевский поцелуй.)

— Марк, почему ты такой злой? Что я тебе сделала? Ты уже неделю не показываешься на глаза, а потом строишь из себя клоуна: что ты себе воображаешь? Мне плохо, я думаю о тебе постоянно, как ты этого не понимаешь?

Она задала десять вопросов, и я исполнил обещание, поцеловав ее жадно, взасос. Она плакала, но следует признать: у нее был трудный день. Я предложил ей поехать в Прагу на моей машине. Там была революция. Подарить себе на каникулы революцию — что может придать больше остроты любовным отношениям?

Я вытащил Анну на пустынную площадь Согласия, как в финале «Аравии» (Aden Arable). Она настояла на том, чтобы взять с собой собаку ее отца; из-за этого нас не пустили в «Крийон». После чего я попробовал пробиться в «Автомобиль Клуб», но там не пускали уже с женщинами… С отчаяния мы отправились обедать в Енисейские сады, в них больше открытости. Тем не менее нам пришлось пройти туда через заднюю калитку.

Франсуа М. здорово нас посмешил. Анна сидела надувшись, опустив голову в тарелку с карпаччо. Жак А. просто валился с ног от усталости. Он ничего не ел. В меню были песочное печенье «Пуалан» и валюта объединенной Европы. Я толкнул ногой под столом Анну, но попал по ноге Франсуа М. Он, очевидно, решил, что это был жест с ее стороны, потому что заговорил с ней об одиночестве верховной власти, одновременно подливая ей в бокал красного вина. Жак А. разлагался прямо на глазах. Метрдотель произвел отвлекающий маневр, пролив на мои кроссовки «Найк» гуакамоль.

Я поднялся из-за стола и отправился в туалет. Усевшись на толчок, я понял, что мой зад посредством этого стульчака соприкасается с задами всех великих людей, которые сидели на нем до меня. Я представил, как они сидели здесь, размышляя о грядущем устройстве мира, как они тянутся за бумагой. Меня преисполнила гордость. После этого я мог умереть спокойно.

Мне вспомнилось, что при Старом Режиме король срал в присутствии своих придворных. И почему только эта традиция не сохранилась до наших дней? Если бы Президент Республики каждый вечер срал в прямом эфире по телевидению, его, без всякого сомнения, уважали бы несколько больше. Я поделился этими размышлениями с Франсуа М., который подавился от смеха. Жак А. похлопал его по спине, и он выплюнул свой гуляш. Анна слегка повеселела: миссия выполнена.

Когда я припарковал свой кабриолет перед отелем «Европа» на Вацлавской площади, была уже полночь. Чехи рассматривали нашу машину. Лишь бы на Анну не пялились. (Чехи пялятся.) Я выключаю газ.

С гидом в руке мы обошли все ночные заведения. Гид — громко сказано: это были клочки бумаги с адресами, выписанными из газет и со слов нескольких друзей-журналистов. В кафе «Славия» мы встретили Вацлава Гавела, который курил джойнт. Наконец-то хоть один серьезный глава государства.

Чешские и словацкие дискотеки наводят тоску. Напоминают зимнюю спортбазу в мертвый сезон. Однако бутылка водки стоит там тридцать франков. Нельзя иметь все сразу. Каждый из нас выпил по одной.

Анна, покачиваясь, шла мимо статуй на Карловом мосту. Я брал ее голову в свои закоченевшие ладони и целовал ее в кончик носа, и мы дрожали от счастья. По реке тихо плыла лодка. У меня замерзли уши. Сидя на парапете, я смотрел на ветер, на звезды и на мерцающий свет уличных фонарей. Анна прижималась ко мне и улыбалась. Я молчал. Нет нужды вам все это описывать.

На следующий день, в четыре часа пополудни, я вышел из гостиницы, чтобы свершить революцию. Площадь была черна от людей. Наблюдая движение истории, я пытался двигаться вместе с нею. Чехи повсюду зажигали свечи в память о жертвах репрессий. Это напомнило мне груду цветов на улице Месье-ле-Пренс, там, где погиб Малик Уссекин. На Западе траур одет в цветы, а вот свечи веры ставятся прямо в грязь. Как долго они могут гореть? В тот момент, когда я об этом подумал, налетел ветер и две свечи погасли.

От революции у меня засосало под ложечкой. Я вернулся в отель. Анна уже сидела в кафетерии, перед ней на столе был приготовлен обильный брэкфаст: черствый хлебец, ломтик ветчины не толще книжной страницы «Плеяды» и чашечка горького кофе. Стоит ли удивляться падению коммунизма!

Я заказал «Пильзен» — лучшее в мире пиво. Не будем огульно критиковать все достижения коллективизма. Разве иметь ошибочные идеалы хуже, чем не иметь их совсем? Анна задавалась этим вопросом.

Прага бесновалась. Никогда раньше такого не видел: радостная манифестация. Да они и сами этому поражались. Они давно отвыкли улыбаться. На улочках Малы Страны Анна ускорила шаг, а потом отпустила мою руку и побежала вместе с пьяной толпой. Мы устроили догонялки вокруг Замка. Я дал ей фору, чтобы полюбоваться, как ее волосы разлетаются при каждом шаге. Несколько раз она чуть было не оторвалась от моей погони, и в те доли секунды, когда она скрывалась из виду, я почувствовал, насколько моя жизнь была бы пуста без нее. Даже эта революция не могла бы заменить ту, что творилась во мне.

• Предыдущая
• 11/13
• Следующая