Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей - Бегбедер Фредерик - Страница 22

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая

Большого Мольна зовут Огюстеном. Этот неуклюжий, стеснительный юноша появляется в жизни рассказчика, обитающего в одной из деревушек провинции Солонь, и становится его товарищем по классу. Сбежав из деревни, Большой Мольн влюбляется в эфемерную, неземной красоты девушку, встреченную им на «странном празднике» после неудавшейся свадьбы в прекрасном крепостном замке (замки, как известно, бывают крепостные и воздушные). Он проведет всю свою жизнь в поисках этой девушки, потом найдет ее, потом потеряет, чтобы иметь возможность искать снова, – и тут я задам вопрос, который вертится у меня на языке: скажите, не читал ли Скотт Фицджеральд «Большого Мольна» Алена-Фурнье (1886—1914) перед тем, как написать своего «Гэтсби»? Если у вас есть ответ на этот вопрос, напишите мне, ибо я крайне заинтригован многими сходными чертами двух этих книг: и там, и тут есть сторонний рассказчик, повествующий о безнадежной любви главного героя, да плюс еще на фоне светских приемов. Что же касается «Фермины Маркес» Валери Ларбо[182], то этот роман, несомненно, списан с «Большого Мольна», но об этом уже давно известно.

Для пользы нашего дела хочу напомнить вам этимологию слова «desir» («желание»): оно состоит из отрицательной приставки «de» и латинского «siderere» (светило). Стало быть, «желание» исходит от потерянной звезды, от метеора, который стремятся уловить, никогда не достигая своей цели. В этом-то и заключена идея «Большого Мольна». Это не книга – это неизбывная мечта. Впрочем, и сам Ален-Фурнье сказал в 1910 г. в своем письме Жаку Ривьеру[183]: «Я ищу любовь».

Мы знаем много видов этого чувства: куртуазную любовь, романтическую страсть, стендалевскую кристаллизацию. Ален-Фурнье изобретает новую разновидность – одностороннюю любовь с первого взгляда. Как только любовь становится взаимной, она становится скучной: любить – это прекрасно, быть любимым – со временем надоедает до смерти. Уж не помню, кто сказал, что в паре один всегда страдает, а второй – скучает. Автор изречения забыл уточнить, что тот, кто страдает, не скучает, тогда как скучающий тоже все-таки страдает. И, значит, ВСЕГДА лучше быть страдающей стороной, нежели скучающей. То есть быть тем, кто «ищет любовь».

«Тем временем обе женщины проходили мимо него, и Мольн, замерев, глядел на молодую девушку. Позже он часто, но всегда безуспешно пытался вспомнить, перед тем как заснуть, ее прелестное, неуловимое лицо; во снах перед ним проплывали целые шеренги походивших на нее юных женщин. У одной была такая же шляпка, у другой чуть понурая, как у нее, осанка, у третьей – такой же чистый взгляд; у этой – ее тоненькая фигурка, у той – ее лазурно-голубые глаза, но ни одна из них не была стройной юной девушкой, которую он искал».

Самое трогательное и неповторимое, что осталось сегодня от единственного романа Алена-Фурнье, – это его мальчишеская робость, тем более непреходящая, что лейтенант Фурнье погиб 22 сентября 1914 года в возрасте 28 лет во время атаки в лесу Сен-Реми-оз-Эпарж. И знаете почему он погиб? Чтобы не стареть. Самые лучшие юношеские романы требуют от своего автора, чтобы он не старился: Борис Виан умер в 39 лет, Раймон Радиге – в 20, Рене Кревель – в 35, Жан-Рене Югнен – в 26. Ален-Фурнье хорошо сделал, умерев молодым, потому что он не любил реальную действительность: ведь чем больше стареешь, тем легче смиряешься с ней.

Так по ком же звонит колокол? Он звонит по мне, ибо номер 8 – не я.

В этом списке давно пора появиться Эрнесту Хемингуэю (1898—1961), лауреату Нобелевской премии по литературе за 1954 г., автору романа «По ком звонит колокол», написанного в 1940 году. «For Whom the Bell Tolls» – великий роман о гражданской войне в Испании (наряду с «Надеждой» Мальро, вышедшей тремя годами раньше). Это самый большой роман Хемингуэя, самый ангажированный и самый продаваемый (миллион экземпляров за год!), но, кроме того, это книга, где он наилучшим образом воплотил свою «теорию айсберга», согласно которой все, что фигурирует в его произведениях, есть только небольшая надводная часть огромного айсберга. Это означает, что, если бы автор выложил на бумагу все свои резервы, «По ком звонит колокол» оказался бы в десять раз толще! Уф, нам повезло, ибо лично я, как и Дороти Паркер[184], предпочитаю у Хемингуэя его короткие, резкие рассказы, где он и в самом деле реализует свою мечту – писать книги, как Сезанн писал картины (вот это понравилось бы Францу Галлю![185]).

Итак, «По ком звонит колокол» погружает нас в пучину гражданской войны в Испании на стороне республиканцев: диалоги текут рекой, готовится атака, Роберт Джордан должен взорвать мост, он влюбляется в Марию; роман охватывает 70 часов, в течение которых Роберт мало-помалу начинает догадываться, что ему предстоит умереть за что-то не очень важное, но, не будучи трусом, принимает свою судьбу. Знаменитый телеграфный стиль Хемингуэя (вполне логичный в военное время) к концу романа становится более сентиментальным, чем обычно, – там даже встречается несколько прилагательных, надо же! Хемингуэй отваживается описать расправу коммунистов над франкистами, ухитрившись при том не навредить делу антифашизма. А ведь это очень важно, когда нужно защитить хороших от плохих: не изображать хороших слишком хорошими, а плохих – слишком плохими. Раненный в Италии во время Первой мировой войны, Хемингуэй написал об этом роман «Прощай, оружие!», который вышел десятью годами раньше. Поскольку роман получился довольно удачным, он решил повторить эту попытку, имея за спиной опыт военного репортера в Испании – на стороне республиканцев, как и Джордж Оруэлл. Он занимался Новой Журналистикой задолго до Тома Вулфа[186], который претендовал на первенство в этой области!

«Папе» Хемингуэю наверняка было бы приятно узнать, что он обошел Джойса, Фицджеральда и Фолкнера в этом списке-50: он принадлежал к когорте тех редких писателей, которые рассматривают литературу как соревнование. Он часто сравнивал ее с матчем по боксу, в котором мечтал послать в нокаут Мопассана и продержаться хоть несколько раундов против Толстого. Зато он всерьез разозлился бы, узнав, кто стоит в списке перед ним, под номером 7… Бедняга Эрнест! Быть побитым Прустом – еще куда ни шло, но Стейнбеком!… Есть от чего застрелиться! Ой, пардон, что же это я гоню… Вы ведь именно так и поступили, Эрнест, повторив судьбу своего отца.

В заключение я хотел бы процитировать слова святой Дороти Паркер в «New Yorker»: «Форд Мэдокс Форд сказал об этом авторе: «Хемингуэй пишет как ангел». Я протестую (протест – лучшее лекарство от похмельной мигрени). Хемингуэй пишет как настоящий человек».

«Гроздья гнева» не заслуживают того, чтобы слямзить тайком хоть одну из них. Этот монументальный труд Джона Стейнбека (1902—1968) описывает ужасающий кризис тридцатых годов, который вверг в полную нищету бедных земледельцев американского Среднего Запада, и без того в ней – в нищете – пребывавших. В результате появился прекрасный фильм Джона Форда с Генри Фонда, наряженным фермером-бунтарем. В те времена американцы, как и сегодня, плевать хотели на бедняков, лишь бы это были не белые; Стейнбек отважился показать своим согражданам, что можно быть белым и одновременно голодранцем, и это несколько поумерило блеск американской мечты. Но тут очень кстати подоспела Вторая мировая война; она отвлекла американцев от этой неприятной мысли, так же как бомбардировки в Ираке отвлекли их от скандала с Моникой Левински.

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая