Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей - Бегбедер Фредерик - Страница 17

• Предыдущая
• 17/26
• Следующая

Роман пророческого предвидения, основанный на научной информации и трезвом взгляде на политику, «О дивный новый мир» не устарел ни на йоту, совсем напротив. Среди лучших пятидесяти книг века он, пожалуй, больше других достоин сегодня внимательного и срочного прочтения. Был ли прав Олдос Хаксли, высказывая такие страхи? Давайте поживем еще энное количество лет – и увидим…

Номер 20 – Клод Леви-Строс – не имеет ничего общего с изобретателем джинсов 501, даже если их произведения имеют одну общую черту, а именно хождение в третьем мире.

В 1955 году Клод Леви-Строс, родившийся в Брюсселе в 1908-м, этнолог, неизвестный широкой публике, решает изложить в «Печальных тропиках» свою интеллектуальную автобиографию, дабы описать путь, который привел его от философии к этнологии и который он проделал не в сабо через Лотарингию, а в сопровождении индейцев через Бразилию. Книга открывается в высшей степени провокационной фразой, ставшей легендарной: «Я ненавижу путешествия и естествоиспытателей», после чего следуют 500 страниц, доказывающих ровно обратное.

Почему же это научное повествование так поразило умы в конце пятидесятых годов (да и позже)? Потому что оно дышало интеллигентной экзотикой: Леви-Строс, 92-летний старец, заседающий ныне во Французской академии и в Коллеж де Франс, в те времена был для читателей кем-то вроде Индианы Джонса-структуралиста. До Леви-Строса белые люди довольствовались бездумным уничтожением индейцев. О, разумеется, мы читали у Монтескье про перса, явившегося высказать нам правду о наших гнусностях[131], но тот был всего лишь фикцией, вымыслом: реального беспаспортного пришельца, вздумавшего критиковать Францию, живо препроводили бы на границу manu militari[132]. Впрочем, в наши дни персам не до того: они слишком заняты проклинанием Салмана Рушди, чтобы интересоваться нашими общественными вывихами.

«Печальные тропики» – одно из первых эссе, одновременно тропических и научных, в котором исследуются иные, отличающиеся от нашего способы существования. Впоследствии Карлос Кастанеда[133] в Соединенных Штатах будет производить галлюциногенные опыты вместе с мексиканскими индейцами. Индейцы всегда в моде: так, Ж. – М. Ж. Леклезио[134] до сих пор не опомнился от увиденных им туземцев, что всю жизнь ходят голышом (и как же они правы!).

Итак, о чем же рассказывает нам Леви-Строс? О том, что тропики печальны, потому что они разорены белыми; что местные племена скоро вымрут от эпидемий, которые мы им нанесли; что индейцы кадувео, бороро, намбиквара и тупи-кавахиба могут похвастаться образом жизни куда более естественным, подлинным и прекрасным, нежели мы, с нашими автомобильными пробками по пятничным вечерам в тоннеле Сен-Клу.

В книге Леви-Строса ощущается искреннее уважение к расовым различиям и глубинный антиколониализм: автор не признает за белым человеком права навязывать другим людям общественные ценности пресловутой западной развитой цивилизации. Есть только одна опасность в этой (вполне оправданной) борьбе против общественной иерархии между человеческими существами, даже если признать, что мы, со всеми нашими атомными бомбами и геноцидами, гораздо более дики, чем беззащитные индейцы в набедренных повязках. Опасность в том, что эта «руссоистская» теория ставит под вопрос права человека: если нужно уважать существующие между нами различия, значит, придется принять и эксцизию[135], и побивание камнями женщин, не носящих чадру, и телесные наказания, и каннибализм – из простого стремления не навязывать другим нашу культуру. Клод Леви-Строс невольно ставит себя в позицию апостола невмешательства. Живя в мире, границы которого стремительно размываются, он борется против унификации, но в результате оказывается противником идеи общепланетарного гуманизма. Проще говоря, он выбирает скорее лагерь Ницше, чем лагерь Кушнера[136].

Мне очень повезло, что я не оказался под номером 19, ибо это Анна Франк с ее «Дневником», который она вела с 12 июня 1942 г. по 1 августа 1944 г., то есть до того момента, когда ее арестовали, а затем отправили в концлагерь Берген-Бельзен, где она и умерла в возрасте 15 лет.

Есть, конечно, и более значительные, чем «Дневник» Анны Франк, книги о холокосте – «Человек ли я?» Примо Леви[137] (№ 57 среди 100 книг века по оригинальной классификации «Монд»), сценарий фильма «Холокост» Клода Ланцмана, свидетельства Давида Руссе, Хорхе Семпруна и Робера Антельма, – но ни одна из них не достигает трагической высоты этого тоненького личного дневника девочки-подростка, прятавшейся в доме 263 по улице Принценграхт в Амстердаме при немецкой оккупации. Представьте себе, я был там, в доме 263 на улице Принценграхт, где убежище Анны Франк превращено в музей. Трудно поверить, что полвека назад Анна Франк и ее семья целых 25 месяцев скрывались в этих двух каморках, вынужденные разговаривать лишь шепотом и ходить на цыпочках, невзирая на ссоры, ужасающую тесноту, слишком тесную одежду (дети в этом возрасте растут так быстро!) и постоянный страх быть обнаруженными – тогда как их обнаружили не случайно, а по доносу.

Вся сила этого документа заключена именно в том, что Анна Франк – обыкновенная девочка, как все другие; она пишет воображаемой подружке по имени Китти, чтобы выразить свои мечты (начало любовной идиллии с ее соседом по укрытию Петером ван Пельсом), свои упования на голливудскую карьеру, свое раздражение против матери и сестры Маргот. Ее отец Отто, опубликовавший эту рукопись, был даже вынужден исключить из дневника некоторые отрывки с рассказом о его любви к другой женщине – не к жене. Текст дневника, с его наивным языком и обыденными подробностями, наделяет мертвых живыми лицами и голосами. Анну Франк можно назвать «неизвестным солдатом» еврейского геноцида: она говорит от имени 5 999 999 остальных погибших. Вот как написал об этом Примо Леви: «Одинокий голос Анны Франк потрясает сильнее, чем стоны бесчисленных жертв, которые страдали, как она, но чьи образы канули во мрак неизвестности. Может быть, так и нужно: будь мы должны и способны разделять мучения каждого страждущего, мы не смогли бы жить». Примо Леви как будто говорил о самом себе: он тоже не смог жить и покончил с собой в апреле 1987 года.

В одной из записей своего тайного дневника Анна Франк строит планы на будущее: «Подумай, как было бы интересно, если бы я написала книгу о Тайнике; по одному только названию люди могли бы подумать, что речь идет о детективном романе. Нет, серьезно, лет через десять после войны людям наверняка будет странно читать о том, как мы, евреи, жили здесь, чем питались, о чем спорили. «…» Ты знаешь, что больше всего на свете я хочу стать журналисткой, а потом – известной писательницей», – пишет она. К несчастью, это желание сбылось посмертно.

Черт подери! Нет, более того: ТЫСЯЧА ЧЕРТЕЙ! Номер 18 – опять не я! И все потому, что какой-то чертов башибузук, чертов пьянчуга, чертов брюссельский псих, чертов сухопутный моряк решил спихнуть меня с этого места!

И еще вдобавок Тентен – ну и дурацкое же имечко! Это некий якобы журналист-международник (при том что никто не видел, как он пишет свои статьи), придуманный бывшим бойскаутом Жоржем Реми (1907—1983), сокращенно РЖ (уж не Расследования ли Жандармерии?)[138]. Странная идея – выбор такого псевдонима, особенно для человека с весьма подозрительными политическими убеждениями – колониалистскими, а иногда прямо-таки расистскими (см. «Тентен в Конго»), не говоря уж о сомнительном поведении в Бельгии во время Второй мировой войны (работа в газете, руководимой немцами).

• Предыдущая
• 17/26
• Следующая