Женщина нашего времени - Томас Рози - Страница 24

Она помнила, как сказала Саймону, что умение слушать — это одна из обязанностей дружбы.

Чарли раскаялся. Он взял ее за руку.

— Извини. Продолжай репетицию.

— Исследования.

Она начала отмечать по пунктам, сгибая их сцепленные пальцы.

— Исследование рынка, определение уровня конкуренции, изучение показателей. Определение собственного рынка. После изготовления прототипа определение производственных расходов. Расчет цены. Составление бизнес-плана, определение наилучших и наихудших возможных результатов. Вход в Сити и мобилизация капитала. Или что-нибудь в этом роде.

Она издала звук, который наполовину был нервным смехом, наполовину стоном смятения.

Чарли покачивал стакан с выпивкой в свободной руке.

— И ты хочешь все это сделать?

— Да, — ответила Харриет. — Да, я хочу. Я нуждаюсь в том, чтобы сделать это.

Чарли вновь посмотрел на нее. Казалось неуместным слушать о всех этих деловых планах и исследованиях рынка в простом и безупречном доме Джейн Хантер. На взгляд Чарли, Харриет выглядела голодной и немного свихнувшейся. «Нуждается, — подумал он, — возможно, это и есть правильное слово». И если бы ей удалось заставить свой план работать, то на это потребовалась бы вся ее неизрасходованная энергия.

— Тут необходимо проделать огромную работу, — сказал он ей, — еще до того, как ты будешь готова сдаться и получишь отказы на свои заявки на финансирование.

— Я не боюсь работы.

То, как она пожала плечами, красноречиво говорило ему, что она больше ни на чем другом не сосредоточит своего внимания. Между ними возникло взаимопонимание. Работа могла стать полезным паллиативом.

— Есть ли у тебя какой-нибудь собственный капитал?

— Моя половина стоимости квартиры, когда она будет продана. Двадцать тысяч. Я сняла на год дешевую квартиру.

— Харриет, ты знаешь что-нибудь о коэффициенте риска?

— Кое-что, — ей не хотелось признаваться в незнании чего-то, что могло бы иметь отношение к ее плану.

— Ты должна спросить себя, окупятся ли в конце концов все усилия и энергия, которые ты должна будешь вложить в этот бизнес. Будет ли их достаточно, чтобы принести прибыль?

Харриет не смутилась:

— Я хочу сделать это. Игра существует, и я хочу продвигаться вместе с ней. Я могу заработать кучу денег, ведь так?

Чарли рассмеялся, снова повеселев.

— Иначе нет никакого смысла. Было бы лучше, если бы ты позволила мне взглянуть на твою необыкновенную игру. Ты уверена, что не будет проблем с правами на нее?

— Мне уже сказали, что я могу делать с ней все, что захочу. Однако я еще раз проверю, не волнуйся.

На какое-то мгновение в этой квартире Джейн с кремовой лестницей, с гравюрами в рамках и висящими на стенах растениями, со все усиливающимся запахом морковного супа, она увидела серый дом Саймона, пахнущий сыростью и запустением. Она слегка вздрогнула, а Чарли, не поняв причины этого, обнял ее одной рукой.

— Ты помнишь Крит, Харриет?

— Да, я помню Крит.

Они путешествовали по Греции, шестеро из них, в их последние студенческие каникулы. Там были Чарли, Джейн и Харриет, а Дженни занималась в это лето чем-то другим.

Они приехали в Вай на восточном побережье и обнаружили там полумесяц белого песка, окаймленный пальмами, под которыми располагались раскрашенные туристские автофургоны и оранжевые палатки других путешественников. Они установили свои палатки рядом с этой компанией, повесили свою грязную дорожную одежду и бросились купаться в море.

Дни стояли жаркие, и часы либо медленно тянулись, либо сокращались под лучами солнца. Они наслаждались сверкающим солнцем, плавали в переливающейся радугой воде и в тени пальм читали книжки карманного формата.

Они обменивались дорожными рассказами с бородатыми немецкими парнями, хотя их запас таких историй был очень скудным по сравнению с немцами, которые рыскали по всей Европе на своем фольксвагене-фургоне. В красном свете пляжных пикников они беседовали со светловолосыми, красивыми скандинавами, курили сигареты с марихуаной и слушали гитару с дружелюбными голландцами.

— Это чудо, — сказала Харриет, — это утопия.

Джейн сидела, скрестив ноги, ее волосы развевались на солнце, и соль выступила на плечах. Даже подошвы ее ног были загорелыми.

— Нет насилия, нет жадности, нет воровства — солнце загипнотизировало их всех, у них было очень мало собственности и еще меньше денег, — нет тщеславия, нет соперничества, нет никакого расизма.

— Нет притворной стыдливости, нечего скрывать.

В нескольких ярдах от них на одеяле шведы Геза и Инге занимались любовью. Они отдавали этому занятию массу времени и демонстрировали неиссякаемый интерес по отношению друг к другу. Чарли поднял глаза.

— Они все еще заняты? А вы были бы счастливы, ведя такую жизнь?

— Всегда, — прошептала Джейн.

— А как же теория нравственности?

— Я могу быть выше нее.

— Мужчина живет для того, чтобы работать, и для того, чтобы любить, — напомнил им Чарли. — Это, можно сказать, как наш друг Геза.

Ночью под яркими звездами они усаживались вокруг костра, разожженного из прибитого к берегу дерева, и беседовали о том, как изменить мир. При всех различиях в оттенках мнений они все были убеждены, что когда они выпьют достаточно ароматного греческого вина, когда угол стояния солнца на небе изменится настолько, что это будет означать осень, они вернутся домой и унаследуют мир, который нуждается в переделке в соответствии с их мечтами. Они были полны наивного оптимизма и энтузиазма.

Однажды вечером, когда разговор пошел по кругу, кто-то спросил:

— Так чего же ты хочешь, Харриет?

А кто-то другой ответил:

— Харриет хочет быть богатой и знаменитой.

Защищая себя, она коротко и резко ответила:

— Достаточно просто богатой.

Это было столь нетипичной реакцией, так резко контрастирующей с часами предшествующих возвышенных бесед, что, казалось, она намеревалась всех насмешить. В последующие дни Харриет поддразнивали ее буржуазными идеалами и эксплуататорскими наклонностями.

А потом, через непродолжительное время, как будто управляемые теми же импульсами, что и ласточки, собирающиеся на телефонных проводах в английских деревнях, жители палаточного лагеря начали снова складывать свою превратившуюся в лохмотья одежду и говорить о длинном пути назад в Мюнхен, Амстердам и Манчестер. Когда спальные мешки были свернуты, палатки сложены и погружены в фургоны, про замечание Харриет уже забыли. С востока начал дуть холодный ветер, уносящий с пляжа песок. Они сняли с плеч гитары, связали их головными повязками и начали по двое, по трое отправляться по изрытой колеями дороге, ведущей с пляжа.

Утопия оказывалась далеко в прошлом еще до того, как они доехали до Ираклиона.

— Да, я помню Крит.

Солнце и соленая вода, ароматное греческое вино и разговоры, бесконечные разговоры. Харриет больше не чувствовала себя юной и наивной, и она знала, что неразумно ощущать трепет сожаления из-за того, что было десять лет назад. Но она чувствовала именно такой трепет.

— Я помню. Я сказала, что хочу быть богатой.

— И ты лелеяла предпринимательские амбиции все это время?

Чарли не понял ее. Это были не предпринимательские амбиции, а цель, связанная с игрой Саймона.

— Я сказала то, что я сказала много лет тому назад. Это была шутка. Шутка, которая по сей день угнетает меня.

— Нет никакой необходимости оправдываться, ни тогда, ни сейчас. Я восхищаюсь тобой, Харриет. Если ты хочешь делать, то делай это. Финансовый климат сейчас, как ты знаешь, благоприятный. Политика правительства способствует предпринимательству, что ты также знаешь. Я желаю тебе самого большого успеха, если это то, что ты хочешь услышать. И если я что-то могу для тебя сделать, чтобы помочь тебе, то знай, я сделаю это.

Харриет почувствовала себя так, как будто он дал ей свое благословение. Она поцеловала Чарли в щеку, найдя ее твердой и теплой. В то же самое время она почувствовала в своих жилах кровь и кости у себя под кожей. Внизу не было мужа. Не было ничего в мире, кроме ее плана. Она почувствовала себя невесомой, опьяневшей и очень взволнованной.