Фиалковый венец - Триз Джефри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/43
• Следующая

— Мне? Но, боги…

— Если хочешь, можешь также сам сыграть какую-нибудь роль, — любезно предложил архонт. — Вероятно, твой внучатый племянник будет незаменим на репетициях. Он сумеет вспомнить все, что ты забудешь, и не сомневаюсь, покажет себя весьма изобретательным в любых затруднениях.

— Почтеннейший архонт, я…

— Желаю тебе удачи. И… до свидания.

Дядюшке Живописцу и Алексиду оставалось только уйти, что они и сделали.

Старший Алексид посмотрел на младшего и во второй раз за этот день горестно воскликнул:

— Ну и попал же я из-за тебя в беду!

Алексид же чуть не плясал от радости.

— Дядюшка, но ведь это чудесно! Разве ты не понял? Он же принял ее!

Мою комедию! Ее покажут на празднике Дионисий! Ущипни меня, вдруг это мне только снится?

— Я бы тебя с радостью не только ущипнул! — Дядюшка Живописец почесал в затылке. — Что же нам теперь делать?

— Как — что? Репетировать комедию.

— Опомнись! Да разве мы сумеем? Я же в этом ничего не смыслю!

— Зато я смыслю!

— Вот ты и репетируй! — И дядюшка Живописец сердито заковылял прочь, громко стуча по земле, чтобы дать исход гневу.

Алексид догнал его и принялся уговаривать:

— Ну, дядюшка, актеры же и слушать не захотят мальчишку!

— Конечно, не захотят — они, наверно, умнее меня.

— Неужели ты теперь все испортишь? Ведь тебе надо будет просто повторять то, что я скажу.

— Надо мной будут смеяться все Афины! — ворчал старик. — Мне проходу не дадут. «Сочинил комедию — это он-то! А когда ты сочинишь еще одну?» Вся моя жизнь переменится. Я никогда не искал славы — занимался потихоньку своим делом, и ладно, а что теперь будет? Мне до самой смерти придется играть чужую роль.

— Только до Дионисий! После праздников, если комедия понравится зрителям, мы откроем тайну, и тебя больше не будут тревожить.

— Если она будет одобрена! Ну, а если не будет? Тогда нам ради архонта придется держать язык за зубами.

Алексид смущенно кивнул:

— Да, получается, словно мы кидаем монету: выпадет богиня — я выиграл, выпадет жертвенник — ты проиграл.

Дядюшка Живописец вдруг остановился, стукнул палкой о землю и сказал с неожиданной твердостью:

— Я иду к архонту и все ему расскажу!

— И комедию не допустят к представлению!

— Ты можешь через несколько лет подать ее еще раз, от своего имени. И дядюшка Живописец, повернувшись, решительно зашагал обратно.

Алексид кинулся за ним и дернул его за плащ.

— Я не могу ждать несколько лет, — сказал он умоляюще. — «Овод» устареет, он написан специально для этих Дионисий.

— Это меня не касается, — отрезал дядюшка Живописец и, побагровев, ускорил шаг.

Алексид прибегнул к последнему средству:

— Мать так огорчится…

Старик остановился.

— Твоя мать? Почему?

— Ну, ведь она очень обрадовалась бы, если бы узнала, что я написал комедию, которую допустили к представлению. Каково же ей будет узнать, что все шло так хорошо, а ты под конец взял да и испортил дело!

Дядюшка Живописец постоял в нерешительности, повернулся, вновь стукнул палкой о землю и пошел в сторону своего дома.

— Очень уж ты похож не свою мать, — буркнул он.

— Как так?

— Вот она тоже всегда умела заставить меня поступить по-своему.

На обратном пути они договорились, что пока не станут посвящать в свою тайну никого из родных.

— Мне, конечно, неприятно обманывать твоих родителей, — ворчал старик, — да только есть кое-что еще неприятнее…

— Что?

— Обманывать всех остальных и знать, что твои мать и отец видят это.

И старику пришлось скрепя сердце принимать поздравления изумленных родственников и соседей.

— Просто не верится, дядя! — сказал Леонт.

— Я всегда знала, что дядюшка Живописец человек очень одаренный, хотя вы этого и не замечали, — укоризненно проговорила его жена.

— Молодец, дядюшка Живописец! — кричал Теон, прыгая вокруг него. — Ты ведь пустишь меня на репетицию, правда?

— А меня даже в театр не пустят, — уныло вздохнула Ника.

— Мы все очень гордимся твоим успехом, господин, — сказал Парменон с фамильярностью старого слуги.

Дядюшка Живописец совсем растерялся под этим градом похвал и расспросов, но все же не забыл обратиться к Леонту с просьбой, чтобы он разрешил Алексиду пропускать занятия у Милона, если мальчик будет ему нужен на репетициях. Леонт, конечно, не мог отказать старику, а Алексид решил про себя, что будет «нужен» дядюшке каждый день.

Алексиду было немножко досадно слышать, как дядюшку Живописца хвалят и поздравляют, — ведь все эти лестные слова по праву должны были бы говориться ему. Сам же дядюшка, как только немного свыкся со своей ролью, быстро вошел во вкус и забыл недавние тревоги. Без малого семьдесят лет родные считали его неудачником, и вот теперь он обнаружил, что купаться в лучах славы — довольно приятное занятие. Алексид не стал ему мешать и чуть ли не бегом направился в харчевню, чтобы поделиться новостью с единственным человеком, который знал всю правду.

Коринна как раз выходила из дверей, неся на голове пустой кувшин. Она чуть не уронила его, когда Алексид, схватив ее за руку, начал бессвязно рассказывать о случившемся.

— Как это замечательно, Алексид! — Ее лицо просияло от радости. Оглядевшись по сторонам, Коринна добавила:

— Проводи меня до источника. Мать ведь ждать не любит… Ах, как я рада! И, по-моему, твой дядюшка просто прелесть.

— Еще бы! То его терзают страхи, то он вдруг приободряется, и тогда ему уже нравится делать вид, будто он сочинил комедию. Одним богам известно, как мы проведем все репетиции так, чтобы никто не догадался!

Тем временем они подошли к источнику Коринна подставила кувшин под струю, вырывавшуюся из львиной пасти. Прозрачная вода с журчанием наполнила кувшин, и Коринна, грациозным движением поставив его себе на голову, выпрямилась и повернулась, чтобы уйти.

— Если бы я могла тебе как-нибудь помочь! — сказала она.

— Ты и так мне очень помогла, — ответил он горячо. — Без тебя я, наверно, никогда не кончил бы «Овода».

На следующий день было официально объявлено, что на празднике Дионисий будут показаны комедии Аристофана, Эвполида и Алексида. Каждому из них был назначен хорег, оплачивающий все расходы. Эта обязанность возлагалась по очереди на всех самых богатых граждан Афин: каждый из них должен был либо оплатить театральное представление, либо снарядить военный корабль.

Расходы по «Оводу» должен был нести богач Конон. Когда дядюшка Живописец услышал об этом, лицо его вытянулось.

— В чем дело? — спросил Алексид. — Ты знаешь о нем что-нибудь плохое?

— Не-ет, но лучше бы нам назначили кого-нибудь другого.

— Но почему?

— Ну… — Дядюшка Живописец растерянно поскреб в затылке. — Это трудно объяснить. Видишь ли, Конона весельчаком не назовешь. Он редко бывает в Афинах… а в театр не заглядывал уже много лет…

— Вот оно что! — Алексид досадливо нахмурился: вряд ли от Конона можно было ждать большой помощи. — А где он живет?

— У него имение под Колоном, и он его почти не покидает. Говорят, он живет скромно, словно простой земледелец, но денег у него, должно быть, много. Ему ведь принадлежат серебряные рудники.

— Значит, он скряга?

— Да нет, пожалуй. В былые дни он даже славился своей щедростью. Но последние годы он живет в деревне настоящим затворником, и никто о нем толком ничего не знает. Кроме, конечно, — тут дядюшка Живописец весело усмехнулся, — государственного казначея.

— Какая таинственность! Нам надо будет сходить к нему?

— Ну, он-то, во всяком случае, не явится в город, чтобы повидать нас.

И вот в этот день вазы остались неразрисованными, а два Алексида вышли за городские ворота в поля, озаренные неярким солнцем. Был один из тех прозрачных зимних дней, когда обнаженные ветви деревьев кажутся особенно черными на фоне синего неба и одетых снегами горных вершин. Над темной вспаханной землей с резкими криками кружили белые чайки.

• Предыдущая
• 25/43
• Следующая