Полет «Феникса» - Тревор Эллестон - Страница 24

• Предыдущая
• 24/43
• Следующая

— Я бы не садился ближе, чем в десяти ярдах от этой штуки. Отверстие слишком мало, и если жидкость закипит, будете иметь дело с кипящим глицерином.

— Будем осторожны, — пообещал капитан Харрис, но с места не двинулся, следя за своей импровизированной ретортой.

В эту ночь работал только Стрингер. Всем было сказано, что на каждого осталось по полпинты, и каждый может получить свою воду, когда пожелает. Тилни и сержант Уотсон попросили своё сразу же и отпили половину. Остальные дождались рассвета. Хотя Стрингер продолжал работать, укрепляя стойку, никто не предлагал ему помощи, да он о ней и не просил. Фонарь на столбе светил заметно тусклее, потому что последние двенадцать часов не было желающих крутить генератор.

Не сговариваясь, они опять пришли к выводу, что все, что в их силах, они уже сделали, и продолжать работу нет никакого смысла. Их знобило, глаза лихорадочно блестели, затруднительно было даже связно думать, язык не повиновался. Счастливы были те из них, кто был захвачен своей навязчивой идеей, у этих не оставалось времени на посторонние мысли — о жажде или смерти: Стрингер, целиком ушедший в свою машину, Харрис, сидевший перед пламенем своего светилища, и Белами с Мораном, его помощники.

Лумис остро переживал то, что вскоре с ним произойдёт. Он чувствовал себя ближе к Джил, чем когда-либо раньше в своей жизни. В начале ночи Кепель пожаловался на боль, и Таунс, зная, что мальчик способен признаться только в непереносимой боли, дал ему морфий — последний, который оставался. Альберт Кроу наблюдал, как на небе зажигаются первые звезды. Он включил транзистор, но от него потребовали либо выключить радио, либо убираться с ним к дюнам. Опять, не сговариваясь, все были согласны в том, что звуки, так явственно доносящиеся из приёмника, будут напоминать о внешнем мире: о доме, дожде, друзьях. Кроу щёлкнул выключателем, взял на руки обезьянку и про себя забормотал что-то несвязное — нечто такое, что не могло потревожить их слух.

Сержант Уотсон сидел невдалеке от «химиков» — на случай, если Харрис захочет его позвать и дать указание. Сержант не видел другого способа ослушаться приказа, кроме как убить его. Эта мысль зудела в нем с того самого момента, как ублюдок приполз обратно. До него доносились только рыдания и невнятные мольбы Тилни, но Уотсона они не тревожили.

Таунс часто поглядывал на Кепеля, страшась момента, когда он придёт в сознание, потому что теперь справиться с болью мог только пистолет. Как только взошла луна, командир ушёл к дюнам. Ему не хотелось слышать, как этот ненормальный Стрингер возится со своим самолётом. Скоро над ними расправит свои крылья смерть.

К середине ночи луна села за дюны. Воздух стал по-зимнему холоден. Пламя было слишком слабым, и охлаждающая жидкость все не закипала. На них надвинулась тень от дюн, отбрасываемая низкой луной.

На рассвете вырыли ещё одну могилу рядом с двумя другими и перенесли туда тело. По песку тянулись их длинные тени.

Почти всю ночь Белами и Моран лежали в полудрёме, а капитан Харрис бодрствовал, сидя по-турецки у жёлтого огня, добавляя масло, когда пламя угасало. Время от времени его «ученики» открывали глаза и наблюдали за ним. Он сидел, как йог, блики пламени играли на его измождённом лице, только подрагивание век выдавало, что он жив и не спит.

Когда взошло солнце, его нашли в той же застывшей позе. Моран услышал бульканье охлаждающей жидкости под горелкой и какое-то мгновенье не мог понять, зачем здесь этот сосуд. Обратился к Харрису, с отчаянием слушая идиотские звуки, издаваемые его пересохшей глоткой:

— Сколько вышло?

Капитан как будто не слышал, но когда Моран повторил вопрос, повернул к нему голову. Вытащив из-под трубки бутылку с водой, протянул её Морану, а на её место поставил другую, присыпав для устойчивости песком.

— Половина, — говорил он с трудом, но его растрескавшийся рот сложился в улыбку, а глаза заблестели. Моран взвесил в руках бутылку, слушая плеск воды.

— Хорошо, — похвалил он. — Хорошо, кэп. — Нормальная речь требовала усилий, он выбирал слова короткие, те, что легче произнести на одном выдохе. Он думал: она нагревалась всю ночь — и только полпинты. А нам нужно по пинте в день на каждого, и нас десятеро… Моран затрясся, вернее, закашлялся было от смеха, но ощутил резкую боль в грудной клетке. Когда кашель прошёл, зажгло в горле и боль перешла в постоянную, но он спросил:

— Что делать с этим? — Он встряхнул бутылку.

— Отдайте Кепелю. — Харрис с усилием повторил: — Кепелю.

Моран встал на ноги и закачался, ослеплённый огромным красным солнцем, слыша доходящий сквозь красный туман голос:

— Держи бутылку! Держи…

Она скользнула по ноге, и он бросился за ней, ныряя в песок, открыл глаза и увидел пятно на песке. Схватил бутылку, ужасаясь тому, что натворил. Пролилась почти половина. Губы сами зашептали:

— Простите… простите…

— Бывает, — тихо сказал Харрис, — бывает.

Шесть часов, мучил себя Моран, шесть часов нужно, чтобы получить то, что он пролил. — Он ухватил бутылку двумя руками и пошёл, демонстрируя осторожной походкой, что больше этого не случится. Сильно болели ноги: ныли икры после судорог, которые начались вчера. Встававшее солнце обжигало лицо.

В салоне самолёта был один Кепель. Ночь была холодная, но все остались снаружи, привлечённые огнём, который сторожил Харрис. Моран крепко держал в одной руке бутылку, опираясь другой о сиденья — на случай, если споткнётся. Если он опять уронит бутылку, ему никогда не найти сил признаться в этом. Придётся сказать: «Парень выпил все до капли». Это было бы ужасно.

Он приблизился к Кепелю. Его глаза были закрыты, а лицо имело цвет свечи даже при ярком солнце, проникавшем в самолёт. Моран впился глазами в лицо мальчика, держа перед собой бутылку, а сознание заполняла одна мысль: теперь придётся отдать это Тилни. В какой-то момент в этой долгой ночи Кепелю удалось подтащить себе под руку брезентовый мешок. Теперь эта рука висела, кисть окрасилась струйками крови, а пальцы тянулись к брезенту. Другая рука, сложенная на груди, все ещё сжимала карманный нож.

Полётные рапорты были аккуратно сложены на противоположной стороне, где он держал свои личные вещи: зажигалку, несколько ключей, монеты, ручку, одолженную у Лумиса. На обратной стороне верхнего листа Моран прочёл:

«Надеюсь, моя, доля воды поможет вам. Пожалуйста, отправьте письмо. От всей души благодарю вас за то, что вы ухаживали за мной. Отто Герхард Кепель».

В салоне стояла полная тишина.

Моран вышел, осторожно неся бутылку. И опять она едва не выпала, когда он зацепился ногой за порог. Плеск заставил его поторопиться и скорее отдать воду Тилни, чтобы не испытывать этого ужасного соблазна — опрокинуть бутылку в собственный рот.

Пока оставались силы, принялись за погребение. После того как юношу вынесли из самолёта, капитан Харрис прибрал сиденья и нашёл ещё несколько завалившихся листов. Одна страница была замысловато свёрнута, образуя конверт. «Отец, мать и Инга». И ниже адрес.

Харрис думал, письмо будет адресовало на фамилию родителей — герру и фрау Кепель. Но нет… в свой последний час он называл их с детства дорогими и потому самыми уместными сейчас именами. Было исписано почти полстопки бланков. Харрису хотелось узнать, следует ли их отправлять домой с первым случайно залетевшим сюда ангелом. Первый лист был озаглавлен «Белая птица».

«Однажды, давным-давно, в глухом лесу, намного большем, чем Чёртов Лес или любой другой лес на свете, жили три человека. Их дом был сложен из толстых брёвен, а по бокам нависали скаты крыши…»

Капитан почувствовал, как его нога медленно скользит по крови, пролившейся из брезента. Продолжая чтение, он крепче опёрся на другую ногу.

«Давным-давно двое из них при печальных обстоятельствах лишились сына, а третья, самая красивая девушка во всем лесу, оплакивала своего возлюбленного… она так горевала, что обрезала свои длинные белые волосы. Но они снова отросли, словно этого хотел её возлюбленный. Она опять их обрезала, и опять они выросли и так красиво блестели…»

• Предыдущая
• 24/43
• Следующая