Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В. - Страница 20

Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.

Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:

— Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.

— Нет, Государыня, это неправда, — отвечал Нарышкин, — вам донесли ложно.

— Удивляюсь, — продолжала Императрица, — как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?

— Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна. — возразил Нарышкин, — а теперь пока голодно.

Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину.

Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:

— Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.

Государыня, помолчав немного, сказала как бы про себя:

— Значит, Михайло Никитич меня обманул.

Известие это, так оригинально сообщенное Нарышкиным, расстроило Екатерину. Она находилась под влиянием двух противоположных чувств: справедливого негодования и сожаления к Кречетникову, преданному ей душой, но заслужившему строгий выговор.

Однако, когда Кречетников приехал во дворец, она приняла его по-прежнему ласково и только слегка заметила ему о чрезвычайных ценах на хлеб в Туле. Увидев его замешательство и смущение. Государыня прибавила:

— Надобно поскорее помочь этому горю, чтоб не случилось большой беды.

В этот же день тульское дворянство готовило в честь Императрицы великолепный бал, но она отказалась от него, сказав:

— Могу ли я принять участие в бале, когда, может быть, многие здешние жители терпят недостаток в хлебе.

Едва ли нужно прибавлять, что Государыня немедленно сделала распоряжение об обезпечении народного продовольствия в Тульской губернии и пожертвовала значительную сумму денег. (1)

Однажды Императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том безпристрастии, которое она заметила в чиновниках столичного управления, и выразила мысль, что изданием «Городового Положения» и «Устава Благочиния» она, кажется, достигла уже того, что знатные совершенно уравнены с простолюдинами в обязанностях своих перед городским начальством.

— Ну, вряд ли, матушка, это так. — отвечал ей Нарышкин.

— Я уже говорю тебе, Лев Александрович, что так, — возразила Императрица, — и если б люди твои и даже ты сам сделал какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

— А вот завтра увидим. — сказал Нарышкин. — вечером я вам донесу.

На другой день, рано утром. Нарышкин надел богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накинул старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправился пешком на площадь, на которой в то время продавали под навесами живность.

— Господин честной купец, — обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, — почем изволишь продавать цыплят?

— Живых по рублю, а битых по полтине за пару, — грубо отвечал торговец, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

— Ну так, голубчик, убей же мне две парочки живых-то.

Курятник тотчас же принялся за дело, перерезал цыплят, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

— А разве, любезный, с тебя рубль следует? Надобно два.

— А за что ж, голубчик?

— Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я тебе говорил: живые по рублю.

— Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

— Да ведь они были живые?

— Да и те, которых ты продаешь по полтине за пару, были также живые, ну, я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

— Ах ты, колотырник! — завопил купец, взбесившись. — Ах ты шишмонник эдакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!

— Что у вас за шум? — спросил расхаживавший тут же для порядка полицейский.

— Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, — смиренно отвечал Нарышкин, — господин купец продает живых цыплят по рублю, а битых по полтине за пару, так, чтобы мне, бедному человеку, не платить лишних денег, я и велел перебить цыплят и отдаю ему по полтине.

Полицейский принял сторону купца и начал тормошить Нарышкина, уверяя, что купец прав, что цыплята точно были живые и потому он должен заплатить по рублю, а если не заплатит, то будет отведен в сибирку.

Нарышкин кланялся, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно.

Тогда Нарышкин, как будто не нарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский, мгновенно изменив тон, вскинулся на курятника:

— Ах ты, мошенник! Сам же говорил, что живые по рублю, а битые по полтине, и требуешь за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плут узнает у меня, как не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!

Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером, в Эрмитаже, рассказал Императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торговца и полицейского. Все смеялись, кроме Императрицы, которая, задумавшись, сказала:

— Завтра же скажу обер-полицмейстеру, что, видно, у них по-прежнему: «расстёгнут — прав, застёгнут — виноват». (1)

На одном из эрмитажных собраний Екатерина за что-то рассердилась на Нарышкина и сделала ему выговор. Он тотчас же скрылся. Через несколько времени Императрица велела дежурному камергеру отыскать его и позвать к ней. Камергер донес, что Нарышкин находится на хорах между музыкантами и решительно отказывается сойти в залу. Императрица послала вторично сказать ему, чтобы он немедленно исполнил ее волю.

— Скажите Государыне, — отвечал Нарышкин посланному, — что я никак не могу показаться в таком многолюдном обществе с «намыленной головой». (1)

Раз Нарышкин слишком далеко простер свои шутки над заслуженным генералом Пассеком. В присутствии Императрицы Пассек смолчал, но потом потребовал от Нарышкина удовлетворения.

— Согласен,— отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте.

Пассек одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.

Отъехав верст десять. Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны Пассека, который тотчас же выпрыгнул. Тогда лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!», а Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал Пассеку:

— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!

Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав Пассека целым столбом пыли.

Взбешенный Пассек должен был возвратиться в юрод пешком и поклялся жестоко отомстить Нарышкину за столь дерзкую шутку.

К счастью для Нарышкина. Императрица вовремя узнала об этом приключении и поспешила примирить обоих противников. (1)

В 1773 году, в день бракосочетания Великого Князя Павла Петровича с принцессой Гессен-Дармштадтской Вильгельминой (названной при крещении Наталией Алексеевной), воспитатель его, граф Н. Панин, получил от Императрицы Екатерины следующие награды: 1) звание первого класса в раже фельдмаршала; 2) 4512 душ в Смоленской Губернии; 3) 3900 душ в Псковской Губернии; 4) 100 000 рублей на заведение дома; 5) серебряный сервиз в 50 000 рублей; 6) 25 000 рублей ежегодного пенсиона сверх получаемых им 5000 рублей; 7) ежегодное жалованье в 14 000 рублей; 8) дом в Петербург; 9) провизии и вин на целый год; 10) экипаж и ливрею придворные.

Наградив с такой необыкновенной щедростью Панина. Государыня, неизвестно почему, не дала никаких наград его ближайшим сотрудникам. Тогда благородный вельможа, пригласив к себе трех своих секретарей, подарил им 4000 душ из числа пожалованных ему в Смоленской губернии.