Роса и свиток - Петровичева Лариса - Страница 52

— Дети мои, — начал Шани и говорил десять минут, не слишком вдумываясь в слова. Он говорил о любви Заступника к людям, об истине, которая дарует свободу, а в голове крутилось земное, пушкинское: к чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь. Обаяние власти, о котором говорил покойный Миклуш, наконец-то стало пробиваться к нему сквозь самозащиту той душевной чистоты, которая когда-то не позволила протянуть руку и взять корону. Когда он закончил проповедь и благословил людей в соборе, то многие из них искренне плакали — Шани сумел каким-то образом коснуться их душ, оставшись при этом непробиваемо спокойным.

Служки, сидевшие на деревянных мостках под куполом, развязали мешки, выпустив на людей внизу светлые пушистые облака цветочных лепестков, и церемония введения шеф-инквизитора в должность была завершена.

Потом, когда счастливые люди вышли из собора и отправились на прогулку по празднично украшенному городу, а Шани переоделся в привычную одежду в одной из личных комнат патриарха при соборе, то Кашинец, который внимательно наблюдал за ним, бросая пристальные, но не наглые взгляды из-под бровей, осторожно осведомился:

— Страшно?

Шани взглянул на него, пытаясь понять, какой именно подтекст таится в вопросе, а потом подумал, что Кашинец ляпнул первую попавшуюся фразу просто ради того, чтобы начать разговор.

— Нисколько, — ответил он наконец. — Вы уже разобрались со своими векселями?

Кашинец с облегчением вздохнул.

— Если бы не вы, мне сейчас тут не стоять. Векселя аннулированы, и проголосовать за вас — это меньшее, что я мог сделать в благодарность. Этот собор продать со всем содержимым — и то бы денег не хватило.

— Вот и хорошо, — кивнул Шани, мельком подумав, на что, собственно, патриарх умудрился угрохать такие деньжищи. — Как там поживают многоуважаемые дочери кардиналов?

Он не слишком хотел спрашивать — но вопрос словно сам сорвался с языка. Странные мы ведем разговоры, подумал Шани, говорим с теми, кто нам не нужен, о том, что нам не следует знать. Впрочем, патриарх не увидел в вопросе ничего необычного и ответил:

— Счастливы, ваша бдительность, что вы не отрубили им руки. Отцы ожидали чего-то подобного и решили не рисковать. Счастливы до умопомрачения, что девушки вернулись живыми.

Вот и славно.

На улице накрапывал дождик — мелкий, осенний, тоскливый. Шани поднял капюшон плаща и быстрым шагом направился в сторону дворца. В кармане лежал список потенциальных мертвецов, и Шани ощущал его томительную тяжесть.

Осталось немного, подумал он. Совсем немного.

Сейчас Софья ожидала допроса в подземной тюрьме инквизиции, в одной камере с деревенскими ведьмами. Интересно было бы посмотреть на выражение лица Луша, когда ему донесут о том, что прекрасная девица Стер на самом деле срезала жир с мертвецов и варила свечи для наведения порчи. Шани вынул из кармана луковку часов и уточнил время: пожалуй, следует поторопиться. Разумеется, Софью охраняют, и он прямо заявил, что снимет голову с того, кто хоть косо на нее посмотрит — но в инквизиционном охранном отделении работают молодые крепкие мужики, которые от большого ума могут и наплевать на приказ, очаровавшись прелестной колдуньей.

Ничего. Успеет.

Во дворце было тихо и сонно. Огромное здание словно вымерло: сейчас здесь царила глухая тишина, похожая, пожалуй, на то торжественное беззвучие, которое возникло после смерти государя Миклуша. Теперь же, скорее всего, обитатели дворца затаились из-за грандиозного скандала, который вчера устроил государь. Шани шел по коридорам и лестницам к личному кабинету его величества и никто, кроме по обыкновению молчаливых охранцев, не попадался ему на пути. Наконец, он вышел к государевым покоям и услышал голоса.

— Шалава ты. Шалава и тварь!

Ага, значит, во дворце все же есть живые люди, а не только охранные статуи. Шани прошел мимо караульного к внутренним дверям и стал слушать. Гвель плакала навзрыд, но ничего не говорила в свое оправдание. Да и что тут, собственно, скажешь?

— Я тебя, уродину бледную, королевой сделал! — послышался звук удара, и Гвель зарыдала еще громче. — Я тебе все дал. Весь мир дал, пользуйся, — еще один удар. — Нет, мало! Все тебе не то! Мразь какая, ненавижу!

Шани устал стоять под дверью, словно в дешевой оперетте, и без стука вошел в покои государя. Как и следовало ожидать, Луш едва дотерпел до дому и воспитывал супругу, даже не сняв парадного камзола. Видимо, ему стоило значительных усилий сохранять относительное спокойствие на публике, демонстрируя трогательный мир в семье. Гвель пыталась встать с пушистого белого ковра, уже испачканного кровью из разбитого носа. Синяк всех цветов побежалости на ее измученном личике действительно выглядел впечатляющим. Увидев незваного гостя, супруги встрепенулись, и Луш сжал кулаки, а Гвель расплакалась в два раза сильнее. Весь ее жалкий вид так и взывал о помощи.

— Что ж вы так, государь, — со знанием дела начал Шани. — Валенком надо. Либо кусок мыла в чулок, и полный вперед.

— Это еще зачем? — с искренним недоумением спросил Луш. Видимо, он ожидал всего, чего угодно, кроме того, что обнаглевший любовник его жены вот так запросто начнет давать советы по тому, как лупцевать неверную супругу.

— Как зачем? — вопросом на вопрос ответил Шани и полез в карман за бумагами. Случай выдался просто потрясающий, упускать его было просто грешно. — Чтобы не было видно следов. А то придут к вам амьенские послы грамоты вручать, а на ее величестве живого места нет. Натуральный скандал, начнутся разговоры.

У Луша стало наступать какое-то прояснение — он отпихнул жену с дороги и медленно двинулся к Шани, сжимая и разжимая кулаки и намереваясь забить его без всяких валенок, голыми руками. Гвель испуганно вскрикнула.

— Впрочем, я к вам по делу, — все с тем же непробиваемым спокойствием продолжал Шани, отступив к письменному столу и вынув из чернильницы новенькое, остро очиненное перо. — Нужна подпись государя на списке еретиков, подлежащих казни. Если их больше двух десятков, то инквизиция препоручает такое решение владыке.

— Да я тебя зарою, ублюдок! — взревел Луш. — Да я тебе это перо в глаз воткну!

Он подскочил, сгреб воротник Шани в кулаки и несколько раз встряхнул шеф-инквизитора, словно прикидывал, швырнуть ли его в окно с третьего этажа, разбить голову о стену или затолкать в камин и огонь развести. Впрочем, Шани не собирался смиренно принимать свою судьбу и легонько нажал на особую точку на мощном бицепсе Луша.

Государь взвыл от боли, выпустил воротник и отшатнулся. Пострадавшая рука обвисла плетью. Отличная вещь дальневосточные боевые искусства: нажимаешь на нужное место в человеческом теле, и на руку нападает временный паралич. Неприятно, конечно, однако не смертельно. Через пару часов отпустит, но Шани к тому времени будет далеко.

— Ах ты, мразина…, - только и смог простонать Луш, прижав к груди пострадавшую руку и поскуливая от боли.

— Я работать пришел, ваше величество, — спокойно сказал Шани и протянул ему перо. — Ознакомьтесь со списком и напишите ваше решение. Казнить, помиловать. На все ваша высочайшая воля.

Луш сжал челюсти так, что зубы хрустнули.

— Чтоб ты живьем сгнил, падаль, — посулил он и взял перо здоровой рукой. «Козьнить». Что и требовалось доказать. Впрочем, сейчас важны не орфографические ошибки, а сама подпись государя. Шани благодарно кивнул и убрал бумаги в карман.

— Да будет так, ваше величество. До свидания, не смею отрывать вас в момент семейной драмы.

Гвель умоляюще потянулась к нему и едва не схватила за край плаща, но Шани снова сделал вид, что ничего не заметил. Когда за ним закрылась дверь, то он услышал тихий жалобный стон.

Всего доброго, ваше величество.

Во дворце инквизиции Шани встретили спокойно и без всякого пафоса. В отличие от аальхарнских верховных иерархов, здесь никто не считал, что он не может занимать кресло шеф-инквизитора, поэтому и назначение ни для кого не стало неожиданностью. Коллеги оторвались от работы, быстро поздравили и вернулись к своим делам.