Убийца во мне - Томпсон Джим - Страница 36

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая

Действительно: светлее всего – перед темнотой. Какие бы препятствия ни встречал человек на своем пути, он чувствует себя гораздо лучше, когда знает, что ему предстоит преодолеть препятствие. Именно так я вижу ситуацию.

Когда я признал правду насчет этой улики, признать остальное не составило труда. Я перестал придумывать причины своих действий, перестал верить в придуманные мною причины и увидел правду. Это было нетрудно. Когда человек взбирается на скалу или просто цепляется за свою драгоценную жизнь, он закрывает глаза. Потому что в противном случае у него закружится голова, и он сорвется. А вот когда он срывается в пропасть, он их открывает. И видит, откуда он начал своей подъем, он прослеживает весь свой путь до вершины.

Мой путь начался с экономки, с того, что узнал о нас отец. У всех детей есть свои способы вымолить прощение, особенно в тех случаях, когда взрослые застают их с поличным. Но отец поступил по-другому. Каким-то образом ему удалось заставить меня чувствовать себя так, словно я совершил нечто непростительное, нечто, что будет всегда стоять между мною и им, моим единственным близким человеком. И я ничего не мог изменить, ни словами, ни делами. На меня тяжким грузом навалились страх и стыд, и я так и не смог избавиться от них.

Она ушла, и я оказался лишен возможности нанести ответный удар – да, убить ее за то, что она сделала со мной, и за то, что я чувствовал из-за нее. Однако я преодолел это препятствие. Она стала первой женщиной, которую я познал. Для меня она былаженщиной, и отныне у всех женщин мира было ее лицо.

Следовательно, я мог нанести ответный удар любой из них, причем выбрать ту, которой наносить удар безопаснее. И для меня этот удар стал бы ударом, нанесенным ей. Я так и сделал, я начал наносить удары... и Майк Дин принял вину на себя.

После этого отец взял меня в ежовые рукавицы. Он не выпускал меня из поля зрения и постоянно контролировал. Шли годы, я бездействовал. Вскоре я научился отличать «просто» женщину от «той самой» женщины. Отец ослабил узду – ему казалось, что я веду себя нормально. Однако я то и дело ловил себя на желании «пошутить», чтобы снять напряжение, нараставшее во мне. Хотя и без этого я знал – только не хотел признаваться в этом, – что со мной не все в порядке.

Если бы я мог уехать куда-нибудь, туда, где мне не напоминали бы о случившемся, и если бы там нашлось мне дело по душе – такое, чтобы занять мозги, – возможно, все было бы по-другому. Но я не мог уехать и найти дело по душе. Поэтому ничего не менялось: я продолжал искать ее. И каждая женщина, которая делала то, что сделала она, становилась ею.

Я многие годы пытался оттолкнуть от себя Эми – не потому, что не любил ее, а как раз наоборот, потому что любил. Я боялся того, что может произойти между нами. Я боялся того, что могу совершить... того, что я в конечном итоге совершил.

Теперь я мог признать, что на самом деле у меня не было повода думать, будто с Эми у меня возникнут проблемы. Она была слишком гордой, она слишком часто испытывала душевную боль, однако она любила меня.

У меня не было повода бояться и проблем с Джойс. Судя по тому, что я видел, она была слишком умна, чтобы создавать проблемы. Даже если бы она, разозлившись, попыталась, у нее все равно ничего бы не вышло. Ведь она была всего лишь шлюхой, а я принадлежал к известному семейству, я был своего рода знатью. Она бы и рот не успела раскрыть, как ее уже выкинули бы из города.

Нет, я не боялся, что она заговорит. Я не боялся потерять контроль над собой в том случае, если буду продолжать поддерживать с ней отношения. До знакомства с ней у меня вообще не было никакого контроля. Никакого – одна удача. Потому что любой, кто напоминал мне о моем грузе, любой, кто делал то, что сделала первая она,должен быть убит...

Любой. Эми. Джойс. Любая женщина, которая хоть на мгновение стала ею.

Ядолжен был убить их.

Я пытался убить их, пока не убивал.

Элмер Конвей пострадал из-за нее.Майк взял на себя мою вину, а потом был убит. Поэтому, кроме груза, я взвалил на себя и долг перед ним. Долг, который я никогда не смогу заплатить. Я никогда не смогу отплатить ему за то, что он сделал для меня. Я сделал то единственное, что мог... попытался свести счеты с Честером Конвеем.

В этом заключалась главная причина того, что я убил Элмера. Главная, но не единственная. Конвеи являлись частью круга, города, который окружал меня, – надменные лицемеры, мнящие себя чуть ли не святыми. С этими мерзавцами я вынужден был сталкиваться каждый день. Я должен был улыбаться и демонстрировать почтение. Возможно, такие люди есть везде, но когда от них нельзя убежать, когда они толкутся вокруг тебя, а ты не можешь убежать...

Да.

Бродяга. Те немногие, кому я тоже нанес ответный удар. Не знаю – я насчет них не уверен.

Это были люди, которым не полагается находиться здесь. Люди, которые брали то, что им протягивали, потому что у них не хватало гордости или смелости отказаться. Вероятно, дело в этом. Вероятно, я считал, что человек, который не борется, когда надо и когда у него есть возможность, заслуживает худшего.

Вероятно. Я не уверен в деталях. Я могу дать вам лишь общую картину. Даже специалисты не способны на большее.

Я много чего прочитал у одного парня по имени, кажется, Крепелин. Естественно, всего я не помню. Я не помню даже сути. Но некоторые мысли, самые важные, запали мне в душу. Кажется, это звучит так:

«...трудно изучать, потому что редко удается обнаружить. Обычно отклонение возникает в пубертатном периоде и часто ускоряется сильным шоком. Объект страдает от тяжелого чувства вины... сопровождаемого разочарованием и давлением со стороны окружающих, которое усиливается по мере взросления. Однако внешне психические отклонения проявляются очень редко. Обычно поведение объекта кажется абсолютно логичным. Его рассуждения обоснованны и практичны. Он полностью отдает себе отчет в том, что он делает и зачем он это делает...»

Это было написано о заболевании, вернее, об отклонении, которое называется ранним слабоумием. Шизофрения параноидального типа. Острая, рецидивная, прогрессирующая.

Неизлечимая.

Вы можете сказать, что это было написано о...

Но я думаю, вы знаете, верно?

За те восемь дней, что я провел в тюрьме, никто не допрашивал меня. Фокусы вроде того, с записью, не повторялись. Хотя фокусов я от них ждал, потому что они не могли быть полностью уверены в имеющейся у них улике, вернее, в моей реакции на нее. Они сомневались, что она заставит меня донести на самого себя. А даже если и не сомневались – я знал, что не признаюсь по собственной инициативе и не расколюсь. Если бы я это сделал, они тут же отправили бы меня на электрический стул. Атак – если они намерены воспользоваться уликой – не могли.

Думаю, они решили отказаться от своих фокусов, или, возможно, у них отсутствовала нужная аппаратура. Как бы то ни было, это больше не повторялось. На восьмой день примерно в одиннадцать вечера они перевели меня в психиатрическую больницу.

Меня поместили в симпатичную палату – значительно лучше, чем те, что я видел раньше, – и оставили одного. Оглядевшись по сторонам, я понял, что за мной наблюдают через крохотные отверстия в верхней части стены. Если бы за мной не наблюдали, они не оставили бы мне сигаретный табак, спички, стакан и кувшин с водой.

Интересно, спрашивал я себя, как далеко позволят они мне зайти, если я вдруг начну резать себе горло или заворачиваться в простыню и поджигать ее. Однако я не стал долго размышлять над этим. Час был поздний, а я устал спать на нарах в «холодильнике». Я выкурил пару самокруток и тщательно затушил окурки, а потом вытянулся на кровати и при свете – в палате не было выключателя – заснул.

Примерно в семь утра в палату вошла рослая нянечка в сопровождении двух парней в белых халатах. Пока она измеряла мне температуру и пульс, они стояли и ждали. Нянечка ушла, и санитары по коридору отвели меня в душ. Все то время, что я мылся, они не спускали с меня глаз. Они не были грубыми или суровыми – они просто произносили лишь столько слов, сколько требовалось. А я вообще молчал.

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая