Гвардия советского футбола - Васильев Павел Николаевич - Страница 34

Никита Симонян родился 12 октября 1926 года в городе Армавир, что в Краснодарском крае. «Мой день рождения несложно запомнить — 12 октября Колумб открыл Америку», — любит шутить Никита Павлович. Родители будущего футболиста — Погос Мкртычевич и Варсеник Акоповна были беженцами из Турции. В 1915 году они перебрались в Россию, спасаясь от геноцида армян.

Старший сын Погоса Симоняна при рождении получил имя Мкртыч, что по-армянски значит «креститель». В честь дедушки. Никитой Симонян стал уже в Сухуми, куда многочисленное семейство (туда входили и родственники по линии матери) переехало в 1930 году. Столица Советской Абхазии была городом интернациональным, и для многих ребят имя с пятью согласными было слишком тяжелым. Переделали в «Микишку», потом в «Микиту», а там и до Никиты недалеко. «Микишка, бей! Микишка, давай!» — кричали друзья во время дворовых футбольных баталий.

Погос Мкртычевич, которого соседи переименовали в Павла Никитича, увлечения сына футболом не разделял. Более того, частенько ругал Никиту за разбитую обувь, которую тут же и чинил. Отец будущего нападающего был сапожником и, возможно, хотел, чтобы и сын продолжил его ремесло, очень уважаемое в ту пору. Но Никита выбрал иной путь. Уже позже, став знаменитым футболистом, он привез отца на матч сборной СССР. Наши футболисты выиграли 2:0, и оба мяча забил Симонян. Павла Никитича поразило, как совершенно незнакомые люди здороваются с ним, восхищенно говорят: «Это отец Никиты Симоняна». Пожилой человек был растроган. «Сына моего, оказывается, очень уважают в Москве», — говорил он, вернувшись домой.

Никита мог стать и музыкантом. Незадолго до начала Великой Отечественной войны он записался в духовой оркестр. Учитель пения, дядя Карлуша, добрый пожилой человек, разглядел у мальчика немалые способности к игре на трубе. Школьный оркестр выступал на первомайских демонстрациях, участвовал в торжественных мероприятиях и похоронах. Юные музыканты зарабатывали копеечку, а сам организатор кружка не препятствовал подобной подработке. Однако после смерти дяди Карлуши оркестр прекратил свое существование.

И всё же спорт был на первом месте для Никиты. Ребята из сухумских дворов играли в баскетбол, волейбол. Но футбол был вне конкуренции. Играли улица на улицу, район на район. Мяч гоняли на пыльных пустырях. А как хотелось сыграть на настоящем поле!

«Кто-то доложил, что в Гульрипши, местечке километрах в двенадцати от Сухуми, есть потрясающая площадка, почти как настоящее футбольное поле, и мы — Шурка Седов, Альберт Вартанов, Миша Датебов, Павел и я — устремились туда.

Электрички в ту пору по Черноморскому побережью не ходили, поезда были редки, и мы назубок выучили их расписание. Уговаривали какого-нибудь проводника подвезти нас, набивались в тамбур. Ездили и на товарняках.

Соперников не надо было специально оповещать о нашем прибытии — их всегда можно было найти на поле, в крайнем случае на пляже. Играли мы без судей, но строго придерживались мальчишеского кодекса чести — сзади не бить.

И еще: на поле всё должно забываться во имя команды. Никто из нас не тянул одеяло на себя. На похвалы были скупы, славой не считались — победа общая. Помнится, я больше всего не любил задиристых, зазнаек. И по сей день не терплю пренебрежительного отношения к людям, высокомерного тона.

Часов, естественно, ни у кого не было, да и не хотели мы ограничивать себя во времени — играли до полного изнеможения. Когда ноги уже не держали, вспоминали о доме и о предстоящем двенадцатикилометровом пути.

Возвращались всегда пешком, нередко уже при луне. Давал знать о себе голод — гоняя мяч, не думали о еде, — и мы заворачивали в чьи-то сады, набивали за пазухи груши, персики. Вряд ли это можно назвать воровством — мы не наносили особого ущерба хозяевам», — вспоминает Никита Павлович в своей книге «Футбол. Только ли игра?».

Но в 1941 году началась война и футбол отошел на второй план. В жизни появились более серьезные вещи. И хотя враг не дошел до Абхазии, ее жителям пришлось испытать налеты авиации. Во время одного из них был ранен отец Погос Мкртычевич. Немало знакомых Никиты ушло на фронт и не вернулось. В том числе погиб двоюродный брат Акоп.

«Мы понимали, какое это горе, но детство есть детство. И война не могла отнять у мальчишек тяги к играм, к своим компаниям, к общению. Мы по-прежнему гоняли мяч на площадке у нашей седьмой школы и на пустыре в центре города.

Однажды на пустыре появился Шота Ломинадзе. Стоит, смотрит внимательно на нашу игру.

Шоту мы знали: он был игроком местной команды „Динамо“, полузащитником. Маленького роста, рыжеватый, шустрый, быстрый, неутомимый. На общественных началах ему поручили собрать ребят в спортшколу, создать команду. И Шота присматривался к нам. Мы еще не знали, что это наш будущий, наш первый тренер.

Спортшколы в нынешнем понимании не было. Просто мы собирались на стадионе „Динамо“, где нас ждал Шота, на тренировку. Но все мы были уже в динамовской форме. Сразу же после знакомства тренер отвел нас на склад, в маленькое темное помещение, где нам выдали синие трусы, желтые майки, гетры и бутсы размера на три больше, чем надо — других не имелось. До сих пор футбол был для нас только упоительной игрой. Теперь мы начинали постигать его с другой стороны — дисциплина, тренировки, самоотдача.

Шота, несмотря на свою стремительность, „моторность“ на поле, был человеком спокойным, мягким. Никогда мы не слышали от него ни окриков, ни оскорблений. Он быстро разглядел среди нас и защитников, и нападающих, и вратаря. Старался научить нас всему, что умел сам. Шота не стеснял нас обязательной программой, обязательными упражнениями. Не подавлял индивидуальности, каждому давал возможность проявиться. Нас не нужно было заставлять что-то делать. Не было случая, чтобы после тренировки мы всей командой дружно ушли в раздевалку. Нет, мы еще долго показывали друг другу, что умеем, осваивали новые приемы. Шота вынужден был просто-напросто разгонять нас по домам.

Я был рад, что тренер увидел во мне нападающего, и часами отрабатывал удары по воротам. Бил, бил… Ноги уже гудят, а я опять к мячу. И дома не переставая лупил по калитке, по обеим сторонам которой, как штанги, стояли кипарисы».

Как видим, несмотря на войну, футбол жил и помогал людям выжить. Огромное впечатление произвело на Никиту известие о матче в блокадном Ленинграде. В этот момент он понял, что футбол — не только игра, а нечто большее.

В войне наметился перелом. На Черноморское побережье стали приезжать воссозданные футбольные команды — московское и ленинградское «Динамо», ЦДКА. Каждый товарищеский матч становился настоящим праздником для сухумцев. «Нам обычно разрешали располагаться за воротами, и мы с жадностью смотрели на чудо, происходящее на поле. Да-да, мы считали это чудом, я не преувеличиваю. Всё, что делали мастера, нам казалось недосягаемым и чуть ли не сверхъестественным. Меня, конечно, больше всего захватывали сражения защитников и форвардов, особенно жадно следил за действиями последних. Потому что чувствовал, и Шота утвердил меня во мнении: самая подходящая для меня роль на футбольном поле — роль нападающего. Я смотрю во все глаза и пытаюсь понять, каким образом удается нападающим вскрыть ворота соперника. Хитроумный финт, дриблинг, обводка, игра в стенку, наконец, хлесткий точный удар… Отмечал приемы, удары, но в целом сложнейшая грамота пока не постигалась. Я заметил, что многие выгодные моменты для взятия ворот создаются умелым маневрированием форвардов без мяча. Увидеть уязвимое место на половине поля соперника, ринуться в эту точку и предложить тут себя товарищу по команде, который владеет мячом. Это легко заметить, а сделать самому… Я понимал уже, что в игре нужны не только быстрые ноги и ловкость, но и хорошая голова, спортивная хитрость.

Всё, что приводило меня в восторг, я потом не раз перебирал в памяти и ночью долго не мог уснуть, всё вспоминал и вспоминал, мысленно готовясь изобразить завтра то, что видел. Интересно, удастся ли? А воображение — оно почему-то всегда разыгрывается перед сном — уже несло меня дальше, и я видел себя рядом с Федотовым, Бобровым на одном поле. Взлетев таким образом, одергивал себя: ну куда мне до них! Не дорос! И дорасту ли?.. Отрезвленный, засыпал, а назавтра на тренировке все-таки пытался повторить то, что делали „академики“».