Напряжение - Ильин Владимир Алексеевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая

Вскоре я понял, что еще месяц-два и моим клиентам нечем будет мне платить. Они уже начали залезать в карманы младших, норовили сделать свою работу чужими руками, понуждая силой, сколько бы я ни повышал голос и ни налагал штрафы. Но даже и этот источник грозил иссякнуть – а значит, они полезут в карманы учителей или устроят бунт. Этого нельзя было допустить.

Я начал скидывать накопленное обратно, щедро одаряя хороших ребят, создавая себе друзей, охранников и сторонников. Но они не торопились давать ход своим богатствам, предпочитая копить, а не обмениваться, а если и тратили – то неожиданно, ради создания собственной власти. Ситуация стала только хуже.

Тогда я начал платить обычным детям за полную ерунду только для того, чтобы они могли платить мне. Когда забор за неделю был покрашен трижды, а расчесанного и отмытого Машка? чуть не забрала учительница, я понял, что требуется внешний источник работы и оплаты за нее.

Так в интернате появилась тайная выделка нехитрых кухонных принадлежностей вроде лопаточек, скалок и дощечек. Взамен тяжелой спортивной сумки, набитой деревяшками, трудовик приносил пару-тройку бумажек и россыпь мелочи, каждый раз отводя глаза и винясь в том, что можно заработать и больше, но только если продавать самим. А так – цену определял покупатель, зато брал все скопом и даже просил еще.

Мне было наплевать на цену, куда важнее, что у ребят появилась работа, за которую плачу не я. Но и довольным я не был: рубли – это не то, что я мог безопасно передать своим работникам. У меня не было размена, я не знал их настоящей стоимости, я не хотел, чтобы их заметили воспитатели. И еще я не желал, чтобы деньги начали тратить мимо меня – они, как я знал, ценились там, за забором. Тогда я создал свои деньги. Мне приносили рубли, а я платил импами, торами и орами, по курсу один к десяти, украшая неровные прямоугольники раскраски своей подписью (подглядел у зеленой бумажки со стариком).

Ситуация выровнялась – до той поры, когда моих денег на руках стало больше, чем я мог предложить услуг. У меня начали выкупать сданные ранее предметы, обменивая так ловко придуманные мною пустышки на игрушки и матрацы, постепенно вычерпывая все мною накопленное до самого дна.

Я спросил совета друзей – и те сбежали тут же, услышав в моих словах только слово «проблемы». Так появилась команда Моряка (от дома у него осталась отцова майка) и Федьки. Сиплым я сделал его уже сам, организовав ему после очередного залета солнечную ванну в лютый мороз.

Зная о моих сложностях, они начали распускать слухи, что скоро все рухнет, что я всех обманываю и пришло время меня бить.

В ответ на те рубли, которые скопились у меня, я закупил во внешнем мире конфеты и сладости, демонстративно вывалив десятки килограмм богатства на соседнюю, все еще пустующую кровать. Мой авторитет вновь был нерушим. Но с таким подходом запасы внешних денег грозили очень быстро кончиться – цена за килограмм даже самой дешевой карамели очень неприятно удивила. Тогда родилась идея, что надо производить нечто, что ценилось бы и за забором и внутри интерната. И я знал такой продукт.

Первую партию мороженого мне сделали повара, с легкостью превратив пачку магазинных сливок во вполне пристойный пломбир – без вафельного стаканчика и наклейки, но очень даже вкусный. Вафельный стаканчик, впрочем, тоже не стал великой проблемой. Зато пугала стоимость сливок, теста для стаканчиков, сахара и самое дорогое – работы поваров, аренды помещения и оборудования. Последнюю проблему я смог решить довольно быстро, прознав, что после ремонта интерната все старые кухонные принадлежности и технику покидали в подвал. За две недели и десяток килограмм конфет помещение удалось привести в порядок, а за сотенную рублями трудовик починил и смазал все нужное оборудование – большую морозильную камеру, вафельницы и несколько крупных взбивателей для теста. Рабочие тоже нашлись быстро, а вот с сырьем возникли сложности – его требовалось покупать за рубли, но продавать мороженое за оградой в таком виде я пока не мог. Зато внутри интерната продукт шел хорошо, отодвигая призрак разорения на месяц-два.

Вскоре во время очередного сидения на крыше меня осенило – вокруг интерната на долгие километры, было множество деревень. А где деревни – там коровы, а значит, сливки. А еще – там дети, а значит, клиенты, которым все равно, как выглядит мороженое – главное, чтобы оно было вкусным и холодным. Но для этого мне нужен был человек снаружи.

Такой человек нашелся – вместе с телефоном, который оставил Толик, уезжая из интерната. Его бабушка вылечилась, и органы опеки позволили ему вернуться домой, оставив за спиной чужую зависть и его твердое обещание мне помочь, если что. Кажется, я очень удачно позвонил тогда в больницу, он очень хвалил – вернее, смущался и пытался жать руку, но это одно и то же. В общем, обещанное «если что» произошло, я позвонил – и Толик появился у забора интерната следующим вечером.

«Ничего не получится», – говорил он. – Это бред! – недоверчиво крутил он головой. – Ну не на руках же мне все тащить», – бухтел, уже сдаваясь. Пришлось вернуться в интернат, подхватить сумку с деньгами и пропихнуть через лаз под забором. «Этих денег хватит на машину?» – пнул я расстегнутое хранилище бумажек и мелочи.

Через неделю за оградой лихо притормозила красная потрепанная машина с черными заплатами на кузове, с разными дисками и на глаз видимой овальностью колес, из которой вальяжно выбрался Толик, поправляя черные очки с модной, неотклеенной этикеткой. Потом мне рассказали, что увидевший его через окно учитель всплакнул, признавая, что всегда думал о Толике только хорошее и знал, что тот выбьется в люди. Ну а мы начали работу, обменивая мороженое на вкуснейшее деревенское молоко, сливки, копейки и всякую ерунду, которая казалась Толику ценной.

Успешный опыт с Толиком подсказал, что друзей все-таки можно найти, а загруженность в мороженом и столярном деле и вовсе заставила искать себе помощников. Только вот как найти надежных и порядочных? Обратился к учительнице по окружающему миру, вместе с просьбой подарив ей ее портрет (рисовал мой цех по производству новых, красивых денег – старые начали подделывать). Учительница впечатлилась и провела всеобщий психологический тест, по результатам которого я подружился с Олегом, Вадиком и Семеном. Все – верные, умные, смелые и сильные. А Олег еще и красиво рисует – и с ним было сложнее всего. Дело в том, что у меня уже были те, кто умел хорошо рисовать, но некому было заниматься ведением бумаг, подсчетом денег и прочим, что я считал не важным, но очень быстро сменил мнение, когда дорвался до бухгалтерии интерната, чтобы уменьшить число кухонного инвентаря на одну единицу – уж больно мне понравился комбайн полного цикла. И… мою правку никто не заметил, словно и не было комбайна никогда. Невероятная сила бумаг настолько поразила, что я понял необходимость в специально обученном человеке – чтобы считать и не потерять свое. А вот Олег хотел стать художником. Тогда я пришел к нему с пакетом мандаринов и толстым гроссбухом.

– Что это? – сглотнув слюну, спросил он меня, разрываясь взглядом между вкусностями и непонятной книжицей.

– Произведение искусства. – Я распахнул гроссбух на последней странице и ткнул пальцем в строчку с красной пастой. – Вот, смотри.

– Что я должен тут увидеть? – не понимая, глянул он на меня круглыми глазами.

– Как? Разве ты не видишь сочные оранжевые плоды на холодном снегу? – удивился я, указывая ногтем на цифру. – Не видишь, как преданы они забвению, забыты и портятся, заметаемые снегом?

– Макс, у тебя с головой все нормально?

– Два килограмма мандаринов, – сменил я голос на будничный и указал взглядом на пакет, – были выброшены согласно этой записи.

– Но они же не выброшены?

– В этом и прелесть настоящего изобразительного искусства, – перенес я книгу на его колени, – оно показывает мир, как видит его художник. В этом его сила.

– Но это ведь совсем не то!

• Предыдущая
• 41/73
• Следующая