Декабристы - Толстой Лев Николаевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/13
• Следующая

Петр Иваныч подсел к самовару и закурил свою трубку. Он не весел был.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал он, – и я рад, что мы нынче никого не увидим; этот вечер еще последний проведем в семействе… – И он запил эти слова большим глотком чаю.

– Отчего же последний, Пьер?

– Отчего? Оттого, что орлята выучились летать, им самим нужно вить свои гнезда, и отсюда они полетят каждый в свою сторону…

– Вот пустяки, – сказала Соня, принимая у него стакан и улыбаясь, как она всему улыбалась, – старое гнездо отлично.

– Старое гнездо – печальное гнездо, старик не умел свить его, – он попал в клетку, в клетке вывел детей, и выпустили его тогда, как уж крылья его плохо носить стали. Нет, орлятам надо свить себе гнездо выше, счастливее, ближе к солнцу; затем они его дети, чтоб пример послужил им; а старый, пока не ослепнет, будет глядеть, а ослепнет, будет слушать… Налей рому, еще, еще… довольно.

– Посмотрим, кто кого оставит, – отвечала Соня, бегло взглянув на мать, как будто ей совестно было говорить при ней, – посмотрим, кто кого оставит, – продолжала она. – За себя я не боюсь и за Сережу тоже! (Сережа ходил по комнате и размышлял о том, как ему завтра заказать платье – самому пойти или послать за портным; его не интересовал разговор Сони с отцом…) – Соня засмеялась.

– Что ты? Что? – спросил отец.

– Ты моложе нас, папа. Гораздо, право, – сказала она и опять засмеялась.

– Каково! – сказал старик, и строгие морщины его сложились в нежную и вместе презрительную улыбку.

Наталья Николаевна наклонилась из-за самовара, который мешал ей видеть мужа.

– Правда Сонина! тебе все еще шестнадцать лет, Пьер. Сережа моложе чувствами, но душой ты моложе его. Что он сделает, я могу предвидеть, но ты еще можешь удивить меня.

Сознавался ли он в справедливости этого замечания, или, польщенный им, он не знал, что отвечать, старик молча курил, запивал чаем и только блестел глазами. Сережа же, с свойственным эгоизмом молодости, теперь только заинтересованный тем, что сказали об нем, вступил в разговор и подтвердил то, что он действительно стар, что приезд в Москву и новая жизнь, которая открывается перед ним, нисколько не радует его, что он спокойно обдумывает и предусматривает будущее.

– Все-таки последний вечер, – повторил Петр Иваныч. – Завтра уж того не будет… – И он еще подлил себе рому. И долго он еще сидел за чайным столом с таким видом, как будто многое ему хотелось сказать, да некому было слушать. Он подвинул было к себе ром, но дочь потихоньку унесла бутылку.

• Предыдущая
• 4/13
• Следующая