Воспоминания - фон Тирпиц Альфред - Страница 6

• Предыдущая
• 6/148
• Следующая

В 1870 году мы располагали прекрасными пароходами Ллойда, которые можно было вооружить и использовать для каперской войны. Однако мы придерживались изданной в начале войны декларации об отказе от подобных операций. Когда французы стали захватывать наши торговые суда, мы, наконец, изменили свою точку зрения, но было уже слишком поздно, чтобы произвести необходимые приготовления.

Тогдашнее морское право, основанное на Парижской конвенции 1856 года{7}, помешало французам обстреливать открытые города, тем более что мы могли ответить контрмерами. Разоружение наших военных кораблей, стоявших в заграничных портах, также противоречило бы тогдашнему морскому праву. В Виго наши корабли приняли уголь в то время, как близ порта находились французские корабли и даже в самой гавани стояло наблюдавшее за ними французское сторожевое судно. На открытом рейде Файяла (Азорские острова) французский броненосный корабль «Монкальм» обошел стоявший там на якоре корвет «Аркона», не причинив ему вреда. Это ведь была морская война, в которой не участвовали англичане. Даже в мировой войне законоведы министерства иностранных дел и рейхстага возлагали большие надежды на тонкости морского права. В то же время англичане властно переступили через него, а после этой войны создадут новое морское право, которое зафиксирует их полицейскую власть над морями.

Славный для армии поход оказал гнетущее влияние на флот. Между тем наша служба на внешнем рейде была утомительной и тяжелой, хотя мы и не участвовали в военных действиях. Мы постоянно должны были ожидать нападения при неблагоприятных для нас условиях. Наши минные заграждения беспокоили нас больше, нежели врага; во время волнения мины отрывались и носились по рейду. Много месяцев подряд я еженощно нес по четыре часа вахту на носу «Кенига Вильгельма», высматривая наши собственные мины, что при плохой видимости, обычной для поздней осени, могло принести столько же пользы, сколько свешивавшееся с бушприта бревно, предназначенное для траления мин.

Впрочем, величайшей «победой» нашей эскадры был проход через шлюзы Вильгельмегафена, когда зима заставила нас уйти с внешнего рейда. Гавань не была готова; еще 16 июля на дне бассейна паслись бараны. Фарватер, ведший в гавань, еще не был достаточно расчищен, поэтому перед входом в него пришлось выгрузить боеприпасы и уголь, чтобы облегчить корабли. 22 декабря при тихой погоде начался сильный ледоход; льдины поднимались до полупортиков и рвали якорные цепи. Лихтеры с углем не могли больше заходить на рейд. Тогда пришлось решиться на вход в гавань, ибо в этих условиях выход с рейда у Вангероога был весьма опасным да к тому же у нас не хватило бы топлива, чтобы добраться, например, до Норвегии.

Войти в гавань нам удалось, хотя и с большим трудом, в полдень 23 декабря; все, что мы имели, находилось на внутреннем рейде, и война для нас была окончена.

Однако позволять нам праздно влачить свое безответственное существование не соответствовало бы прусскому обычаю. Отчасти для поддержания дисциплины, отчасти исходя из мнения, что за флот нужно взяться по-армейски, чтобы развить в нем солдатский дух, всю зиму на берегу производилось обучение пехотному строю. Эпоха Штоша уже отбрасывала на нас свою тень.

Мои чувства по отношению к Англии определялись происхождением и профессией. Среда, в которой я рос, была пропитана воспоминаниями об освободительной войне{8}; мой внучатый дядя был адъютантом Йорка фон Вартенбурга; еще на моей памяти патриотически настроенные люди указывали пальцами на тех, кто в 13-м году держался не совсем безукоризненно. Старый союзник Англия пользовался горячими симпатиями, на которых почти не отразились даже оскорбительное отклонение Пальмерстоном германских морских требований, а также разведывательные услуги, оказанные британцами датчанам в 1864 году в районе Гельголанда, где действовал Тегетгоф. Впрочем, отец, который во внутренней политике склонялся к либеральным воззрениям, разделял характерное для окружения Гнейзенау недовольство эгоизмом Великобритании, и предпочитал вспоминать о другом союзнике Пруссии в период ее возвышения – России. Разногласия среди взрослых влияли и на нас, детей; мне вспоминается домашний спектакль, в котором моя сестра играла англичанина, брат, чей тип напоминал, что в его жилах течет кровь двух бабушек-эмигранток, играл француза, а на мою долю пришлись удары, соответствовавшие поражениям русских в Крымской войне.

Что в Англии еще уважали пруссаков, я мог убедиться на собственном опыте, будучи гардемарином. В 1864-1870 годах нашей опорной базой был Плимут, где на реке длинными рядами стояли трехпалубники Нельсона и деревянные линейные корабли – участники Крымской войны и где мы чувствовали себя в большей степени дома, нежели в идиллически мирном, но все еще ворчавшем на пруссаков Киле, гавань которого бороздил тогда всего один пароход, возивший муку со свентинской водяной мельницы. В плимутском отеле флота нас принимали как британских мичманов (это относилось и к ценам). Поскольку мы, бедные братья по оружию времен Ватерлоо, еще не тревожили Англию своей хозяйственной мощью, нас терпели с дружеской снисходительностью. Наш немногочисленный офицерский состав с удивлением взирал на британский флот и наши моряки в то время ходили столько же на английских кораблях, сколько и на германских. Большинство наших моряков имело, по английскому образцу, 12-летний срок службы, и лишь небольшая часть личного состава вербовалась из рекрутов; эти последние успели перебывать на торговых судах всех наций (а некоторые даже на военных кораблях США) и говорили по-английски. Мы, офицеры, находились в наилучших отношениях с англичанами и поддерживали с ними дружбу до последних лет перед войной, когда британское офицерство стало пополняться хуже воспитанными людьми, обращавшими меньше внимания на вежливость и относившимися к нам иначе (сказались и результаты продолжительной травли Германии).

Основы британского неудовольствия были заложены 2 сентября 1870 года. Когда 6 июля 1870 года создалась угроза войны и мы бросили якорь в Дувре, нас окружили многочисленные пароходы, с которых нам дружески кричали: «It is all settled between France and Prussia»{9}, ибо англичане предполагали, что мир обеспечен, поскольку кандидатура Гогенцоллерна на трон снята. Тогда еще говорили: «Бедная Пруссия, как бы ее не слопал Наполеон». Нас считали жертвой агрессии. После битвы при Седане настроение изменилось, но это не сказалось на флоте, где наш флаг продолжали считать дружественным. Однако сразу же по окончании войны я заметил, что английское высшее общество больше не на нашей стороне, чему способствовали его тесные культурные связи с Парижем и отрицательное отношение к тому, что воспринималось как германская бесцеремонность.

• Предыдущая
• 6/148
• Следующая