Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 74
- Предыдущая
- 74/148
- Следующая
Тогда пришлось впервые в истории русской армии составить строгий перечень болезней, при обнаружении коих новобранец признавался непригодным. Здесь, правда, господа офицеры из Инспекторского департамента, производившие рекрутские наборы, и из медицинской экспедиции, обследовавшей отбираемых, ударились в другую крайность, снизив требования до предела.
Барклаю показывали предварительные разработки «Положения о назначении нижних воинских чинов в неспособные», и он велел еще над ними поработать, разделив рекрутов на «совершенно неспособных, сиречь негодных ни к какой службе» и на «полунеспособных», то есть пригодных к службе в тыловых гарнизонах, инвалидных ротах, в обозах и лазаретах.
Теперь вот начальник Медицинского департамента, маленький, сухонький генерал Шмидт, молча положил перед министром новый вариант Положения, ожидая вопросов и возражений. Совершенно неспособными признавались рекруты, страдающие одной из сорока четырех болезней — от дряхлости и совершеннейшей глупости, паралича и эпилепсии до совершеннейшего недержания мочи и запущенного сифилиса.
Непригодными считались тяжелые астматики, чахоточные, слепые и горбатые.
А вот полунеспособными, но пригодными к нестроевой службе признавались недужные по списку из сорока болезней. И здесь были и страдающие частными параличами — век, губы, горла; имеющие «невеликий зоб» и «невеликий горб», и обладатели «заячьей губы», и те, у кого не хватало сряду пяти передних зубов на одной челюсти, и хромые, и беспалые — правда, нужно было иметь не менее трех пальцев на руке, и те, кто от природы «совершенно лишен был детородного уда».
И, читая этот длиннейший перечень скорбей и хворей, вспоминал Барклай и лазарет под Очаковом, и госпитали по всем градам и весям, в коих спасались из последних сил от смерти вчерашние чудо-богатыри, превращенные молохом войны в ослепших, оглохших, безногих и безруких калек, ставших в одночасье увечными и убогими, чьим уделом отныне становилась либо богадельня, либо церковная паперть.
Читая с карандашом в руках список недугов, Барклай не всегда понимал, о какой именно болезни вдет речь, и, помечая неясные ему сочетания слов, тут же спрашивал о том начальника медицинской экспедиции. Старичок бойко отвечал на латыни, иногда помогая министру и немецким истолкованием ученых терминов.
Закончив чтение, Михаил Богданович попросил доктора проставить повсюду, где в том выявилась необходимость, латинские аналоги, чтобы у врачей в приемных комиссиях не было неясностей, приводящих к разночтениям и непониманию.
Доктор взял проект готовящегося документа и быстро стал вписывать на полях латинские фразы, а Барклай стал выяснять с другим генералом положение дел по последнему рекрутскому набору.
Генерал — начальник Инспекторского департамента — сразу же сказал, что наибольшие трудности возникают не с рекрутами, а с теми помещиками, кои обязаны рекрутов сдавать. И виною тому многие юридические лазейки, оставленные в одиннадцати предшествующих указах о рекрутских наборах с 1715 по 1799 год.
И хотя последний указ запрещает засчитывать рекрутов, сданных на службу ранее, и обязывает сдавать по три души из каждых пятисот, крючкотворцы находят увертки, чтоб оставить мужиков в своих хозяйствах либо на оброке.
— Да и того, что имеем ныне, Михаил Богданович, крайне мало, хотя и пошли на службу сто пятнадцать тысяч человек. И мнится мне, не избежать нам еще одного, а то и двух наборов в самое ближайшее время.
Затем генерал-инспектор стал докладывать, как создаются новые рекрутские депо — учебные пункты, где новобранцы проводят первые полгода службы, привыкая к новой для них жизни, совсем не похожей на ту, что осталась в деревне. Депо, в которых готовились пехотинцы, было уже более тридцати, да кроме того, в каждом полку один из батальонов состоял из рекрутов. Были депо и для артиллеристов, и для кавалеристов.
— Как думаете, князь, — спросил Барклай генерал-инспектора, — что, если сформируем мы из этих рот, эскадронов и батарей резервные дивизии и бригады?
— Сразу не отвечу, Михаил Богданович, но идея, кажется, неплоха. Позвольте подумать и затем доложить, как будем сие осуществлять и в какие сроки.
К этому времени главный военный доктор кончил писать свою латынь и не без гордости протянул исписанные листы министру. Еще бы! Настрочить десятки латинских фраз, не заглянув в словарь, было немалым искусством!
Барклай, посмотрев на доктора, понял, какие чувства обуревают его, и одобрительно улыбнулся, отправив Положение в бювар, где уже лежало письмо Румянцеву.
Достав из кармана старый верный хронометр, доставшийся ему в наследство от принца Ангальта, Михаил Богданович взглянул на циферблат, и оба генерала поняли, что время их истекло, — к тому приучены были все подчиненные нового министра, знающие, что Барклай пунктуален, не терпит суесловия и когда смотрит на часы, то сие означает, что на очереди у него другой посетитель.
Этим другим посетителем стал генерал-лейтенант граф Апраксин, возглавлявший в министерстве комитет, которому надлежало изыскивать способы к искоренению лишней писанины и всемерному упрощению делопроизводства во всех отделах, экспедициях, комитетах и прочих подразделениях Министерства военно-сухопутных сил.
Военное министерство было одним из самых громоздких центральных учреждений России, где служило и наибольшее количество чиновников. Попадая сюда, офицеры и генералы из боевых командиров превращались в заурядных чиновников, тех же столоначальников и канцелярских служителей, секретарей и протоколистов, архивариусов и экзекуторов, только при погонах и эполетах, в аксельбантах и ботфортах.
Что же касается волокиты и бюрократизма, рутины и казнокрадства, то военные ни в чем не уступали своим статским коллегам.
На сей раз Барклая интересовало положение дел в двух самых жульнических экспедициях — провиантской и комиссариатской.
Он уже трижды делал строгие выговоры возглавлявшим их генералам — барону Меллер-Закомельскому и Татищеву, но дело с места не сдвигалось.
Выслушав невнятные объяснения Апраксина и в душе признав, что нет в России Геракла, способного вычистить авгиевы конюшни отечественной бюрократии, он не стал распекать графа, решив сначала как следует обдумать ход дальнейших действий, посоветовавшись прежде с Зевсом российской бюрократии — Михаилом Михайловичем Сперанским.
Барклай холодно попрощался с Апраксиным, и, едва тот вышел, адъютант доложил, что на аудиенцию прибыл князь Волконский.
Барклай тут же пошел навстречу ему, а князь уже неспешно входил в кабинет как свой человек, коему приглашения не требуется.
Волконский был любимцем государя, но Барклай встречал его столь дружелюбно не только поэтому, а прежде всего питая к Петру Михайловичу искреннюю симпатию за его необыкновенное трудолюбие, огромные познания в военном деле и незаурядный ум.
Барклай знал, что этот тридцатитрехлетний генерал-адъютант, Рюрикович по крови, сделал карьеру не только благодаря своему аристократическому происхождению. Князя записали в Преображенский полк в тот самый день, когда и крестили, и, как обычно, дали увольнительный паспорт до окончания курса наук, но уже с четырех лет засадили за книги, и он с удовольствием стал учиться, что случалось не так уж часто.
Обучали его лучшие петербургские учителя, был он умен, прилежен и на шестнадцатом году начал действительную службу, а на восемнадцатом был произведен в подпоручики гвардии. Князь Петр тогда же поехал со своим дядей, генерал-майором Волконским, в Берлин с поздравлением к прусскому королю по случаю очередной свадьбы в его семье.
С тех пор по ведомствам дворцовому и дипломатическому служил он не менее, чем по ведомству военному, что принесло князю массу полезных навыков.
С Павлом, Александром и Аракчеевым познакомился Волконский в тот день, когда приехали они в Зимний дворец, узнав о смерти Екатерины. Павел назначил Волконского полковым адъютантом в Семеновский полк, а шефом полка был цесаревич Александр, и это-то и сблизило их на всю жизнь. А уже с ноября 1797 года, когда шел Петру Михайловичу двадцать второй год, стал он адъютантом цесаревича, закончив павловское царствование полковником и кавалером двух орденов.
- Предыдущая
- 74/148
- Следующая
