Выбери любимый жанр

Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 39


Изменить размер шрифта:

39

— Благодарение Богу и государыне-матушке. Прислала за мною, недостойным слугою ее, георгиевский экипаж шестериком с зеркальными стеклами, с мягкими скамейками, с гайдуками на запятках. Удостоила старика, прислав трех генералов, с коими уместился я вольготно в огромном сем экипаже. Дивно мне все то было, ибо никогда дотоле, Платоша, не доводилось мне в таких каретах ездить. И вот здесь я, перед тобой.

Заметив, что Зубов, услышав «Платошу», переменился в лице, Суворов, тихо вздохнув, добавил:

— Ты вот, Платоша, дивишься, должно быть, что ни разу в жизни не ездил я в такой карете, а что ж здесь дивного? Я с юности все пешком да верхом, хорошо если в двуколке, а то больше — в телеге, да и вообще в поле или в кибитке чувствую я себя куда вольготнее, чем во дворце. Наверное, потому, что сокол я, а не попугай, и к воле привык, а не к золотой клетке.

Суворов увидел, как обидчиво раздулись ноздри красивого тонкого носа Платона Александровича, но тотчас же он взял себя в руки, ибо, хотя и был капризен и вспыльчив, как и всякий царедворец, приучен был следовать одной из главных премудростей дворца: «Господин гневу своему — господин всему».

А он, Зубов, и был господином всему и всем.

— Пойду переодеваться, дядюшка. На прием к государыне пора, а к ней при других в халате я не прихожу.

Государыня была необыкновенно обворожительна. После долгого сердечного разговора Суворов, осыпанный ласками и милостями, ушел от нее со словами: «Государыня! После Бога — Вы. И Вами гремит в мире наше Отечество!»

Он знал, конечно, что и его именем тоже гремит в мире наше Отечество, но знал также и то, что сильные мира сего платят за лесть милостями и лентами, и хотя лесть в его глазах была фальшивой монетой, но она всегда проходила за полноценную у людей тщеславных, а более тщеславного человека, чем Екатерина, он не встречал.

Главное же было в том, что государыня посвятила его в свой и своего любимца великий замысел, спросила о том мнение его, но поста командующего не предложила.

Год 1795-й сменился новым, 1796-м. Он обещал быть счастливым для России, ибо начинался под сенью оливковой ветви мира. Хотя прочным и тем более надежным этот мир не был, потому что с тех пор, как Россия — по словам одного русского гения, сказанным, правда, сорок лет спустя и ставшим крылатыми, — вошла в Европу, подобно спущенному со стапелей кораблю, при стуке топора и громе пушек, с тех самых пор все, что происходило в Европе, обязательно затрагивало и Россию.

Екатерина не могла промолчать и сделать вид, что ее не касается дерзкая диверсия, учиненная персиянами против союзника ее, грузинского царя Ираклия Второго Багратиона.

В феврале 1796 года тридцатитысячный корпус, возглавляемый младшим братом фаворита двадцатипятилетним генерал-адъютантом Валерианом Зубовым, двинулся на Кавказ.

10 мая он взял Дербент, получив ключи от крепости из рук стодвадцативосьмилетнего старика, который в 1722 году вручал такие же ключи Петру Первому.

15 июня войска Зубова без боя вошли в Баку и двинулись к слиянию Куры и Аракса. Фантастический проект Платона Зубова неожиданно начал осуществляться.

А Суворов 6 марта уехал в Тульчин, где стоял штаб армии, которой поручено было ему командовать. Он по-прежнему считал поход Зубова ненужной затеей, полагая, что внимание следует перенести на Францию.

29 августа писал он своему родственнику и доверенному другу Дмитрию Ивановичу Хвостову: «…принятца за корень, бить французов. От них она (война) родитца, когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200–300. Варшавою дали хлыст прусскому королю, у него тысяч 100. Сочтите турков (благодать Божия со Швецию): России выходит иметь до полумиллиона; ныне же, когда французов искать в немецкой земле надобно, на все сии войны только половину сего». Гениальный прогноз Суворова оправдался через полтора десятилетия.

Оказался он прав и в другом: теперь уже не только дела шведов и поляков, турок и персов — ее непосредственных соседей — касались великой империи.

Политика России строилась и с учетом борьбы Англии в Северной Америке, и с учетом того, что происходит в испанских колониях, а уж дела греческие, балканские, валашские воспринимались в Петербурге как свои собственные.

Два последних раздела Польши Екатерина напрямую увязала с тем, что происходило во Франции, и вообще все творившееся в Париже с конца восьмидесятых годов она считала делом вселенским, за которое в ответе перед Богом и Историей все монархи Европы, а она сама — прежде всех.

Бунт плотников и мясников, науськанных на помазанников Божьих потерявшими разум священниками, адвокатами и даже пэрами Франции, и последовавшую затем казнь королевской четы Екатерина оценивала как бунт Сатаны против Господа, ибо рушилась та земная иерархия власти, которая испокон века была подобна иерархии небесной.

С отвращением, но и не без любопытства следила она за взлетами и падениями всех этих Мирабо и Лафайетов, Робеспьеров и Дантонов, Фуше и Баррасов, которые оставались для нее на одно лицо, так как все вырвались из одного адского котла, именуемого Революцией.

Заметила она в газетах, приходивших из Европы, и еще одно имя, которое в самом конце 1793 года только мелькнуло, но потом стало встречаться все чаще и чаще. Это был какой-то совсем молодой офицер со странной для француза фамилией — Буонапарте.

Екатерине запомнилось это имя только благодаря его экзотичности, сам же эпизод, в связи с которым упоминался этот артиллерийский офицер, а именно сражение за Тулон[43], прошел почти мимо нее: мало ли сражений разыгрывалось в ту пору? Довольно ей было и своих собственных, и от них у Екатерины голова шла кругом.

Но вскоре имя Буонапарте врезалось императрице в память, чтобы никогда более в ней не изгладиться. Случилось это после того, как Буонапарте, тогда уже генерал, расстрелял из пушек добрых французов — сторонников казненного короля. Они восстали против безбожных санкюлотов, но Буонапарте буквально залил кровью площадь и завалил их мертвыми телами — нет, окровавленными кусками человеческого мяса — паперть церкви Святого Роха, где искали они убежища и защиты.

Так на глазах у всей Европы начала вставать над землей кровавая звезда Буонапарте.

И замелькало его имя со всех газетных страниц: в апреле 1796 года Буонапарте перешел Альпы, вторгся в Италию, выиграв шесть первых сражений за шесть дней.

10 мая он разгромил австрийцев при Лоди, а через пять дней взял Милан.

Прочли государыне и о том, как брал Буонапарте мост во время боя при местечке Лоди. Газета была парижской, и потому она попросила Храповицкого прочесть из нее то, чего не было в газетах, враждебных санкюлотам. А сама брать в руки листок сей не стала, ибо из принципа никогда не читала враки этих бесштанных журналистов.

Храповицкий стал читать, как 19 флореаля Буонапарте вышел к речке Адда, мост через которую защищали десять тысяч солдат австрийского государя Франца.

— Постой, Александр Васильевич, — перебила его Екатерина, — что это значит: «19 флореаля»? Все у голодранцев не как у людей, ни за что не разберусь в их дурацком календаре.

— Флореаль, государыня, захватывает часть апреля и часть мая, а число 19-е соответствует по нашему счислению 30 апреля.

Екатерина тихо вздохнула, досадливо поджала губы и, кивнув головой — читай-де дальше, умник, — стала слушать, как молодой генерал кинулся в тушу боя во главе батальона гренадер, прямо под град пуль и картечи, сметающий с моста вся и всех.

Санкюлоты взяли мост, захватили пятнадцать австрийских пушек и перебили две тысячи солдат и офицеров.

«Ну пусть привирают, делают из мухи слона, — подумала Екатерина, — но все же шесть побед за шесть дней… и сразу же после этого боя взял он Милан, — ведь это столица Ломбардии, второй по величине город Италии. Простой удачей такого не объяснишь».

вернуться

43

Наполеон Бонапарте, еще будучи артиллерийским капитаном, отличился в сражении за Тулон в 1793 г.

39
Перейти на страницу:
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело