Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/85
• Следующая

Петренко, опершись на перила балкона, задумчиво смотрел на запад. Его с детства привлекали предгрозья, когда все в природе замирает. Вот почти в такую же ночь много лет назад он впервые осмелился сказать Маше:

"Люблю".

Доцент улыбнулся своим мыслям и заглянул в комнату. Жена хлопотала у стола, расставляя бутылки с вином, закуски, посуду. Поймав его взгляд, она улыбнулась в ответ.

В ту далекую ночь он прикрыл Машу от дождя полой шинели. И вот прожили вместе двадцать пять лет. Был сын… Убит…

Ему стало грустно и он позвал:

— Маша!

Они долго стояли рядом, глядя на яркие вспышки зарниц и думая о том, что молодость ушла, но все же как хорошо, что они встретились и пронесли, не растратив, хорошее, искреннее чувство любви. Двадцать пять лет — серебряная свадьба… А вот обыкновенной свадьбы-то у них и не было.

Она погладила мужа по седеющим волосам:

— Десять часов. Придут ли наши гости? Может быть, позвонишь им?

Звонить не пришлось. У поворота показался друг детства Саня Липецкий. Он вечно опаздывает, но сегодня успел, — молодец! Вот чета Гринфельдов, а вот и Великопольский с Еленой Петровной.

Раздались первые раскаты грома. Рванулся и мгновенно утих ветер. Крупные капли дождя упали на мостовую.

С балкона шестого этажа было хорошо видно, как Елена Петровна прильнула к Великопольскому, как он прикрыл ее плащом и склонился над ней.

Петренко, закрыв плотнее двери на балкон, пошел встречать гостей, — в передней уже слышались веселые голоса.

Так начался небольшой семейный праздник. Жена смущенно улыбалась, но Семен Игнатьевич видел, что ей приятны поздравления и внимание гостей.

Но вот вино распито, Маша хлопочет о десерте, Великопольский, оживленно жестикулируя, что-то рассказывает профессору Липецкому.

Петренко прислушался: разговор шел о новых вакцинах.

— Я подумал… Я нашел… Я открыл… Я объяснил, — без конца повторял Великопольский.

Петренко стало неприятно, он снова вышел на балкон.

Дождя так и не было. Капли изредка падали на землю, но раскаты гремели все тише и глуше. Дождь прошел стороной.

На балкон вышла Елена Петровна. Она выпила совсем мало, однако была возбуждена и взволнована.

— Семен Игнатьевич, не уходите, — женщина закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. — Скажите, трудно дожить до серебряной свадьбы? Ведь я со своим мужем прожила всего месяц, а потом война и…

Петренко почувствовал, что она хочет спросить совсем о другом. Что он мог ответить?

— Лена… Я знаю вас много лет. Я помню вас вот такой. А сколько лет вы знаете его?

Он не назвал Великопольского по имени, но она ответила дрогнувшим голосом:

— Полгода.

— Любите?

— Да.

— Мужествен, энергичен, талантлив… красив, наконец. Да?

— Да.

Петренко потер обеими руками виски и вздохнул:

— А мне он не нравится. Не знаю почему, хотя чувствую: есть в нем что-то холодное, чужое… Вот он рассказывает сейчас о своих вакцинах, но вы прислушайтесь: "Я… я… я…". Мне не хочется, я не имею права отговаривать вас, но советую — подумайте очень серьезно.

Она печально склонила голову, но тут же быстро вскинула ее:

— Нет, Семен Игнатьевич! Он не так плох, как вы думаете. У него есть отрицательные черты, но я помогу ему избавиться от них… Я верю в него!

Елена Петровна подошла к перилам и засмотрелась вдаль, строгая, совсем иная, чем была минутой раньше. И Петренко, понял: она решила окончательно.

Осторожно открыв дверь, он вошел в гостиную. Антон Владимирович настраивал приемник, жена беседовала с друзьями, и никто не слышал, что в кабинете надрывался телефон.

— Да… Да… Что? — тревожно переспросил Петренко. Не дослушав, он бросил трубку и закричал:

— Антон Владимирович! У собаки вновь появились симптомы бешенства!

Произошла катастрофа. Рухнуло все красивое многоэтажное здание, возведенное на фальшивом фундаменте, на антивирусе профессора Брауна. Антивирус Брауна оказался всего лишь сильнодействующим тормозящим средством: после одного-двух месяцев болезнь, заглушенная препаратом, вспыхивала с новой силой, и животных вылечить было уже невозможно. Обычные прививки не помогали, вакцины доцента Великопольского не приносили им облегчения, даже наоборот, оказалось, что животные, которым вакцины вводились в кровь, неизбежно погибали.

Первой издохла собака № 11–18. Доцент Великопольский в бессильной ярости наблюдал ее агонию.

Вслед за собакой № 11–18 пали все собаки, кролики, крысы, птицы, которым был влит антивирус или вакцины Великопольского. И невозможно было даже исследовать антивирус — Антон Владимирович непредусмотрительно выбросил пустую ампулку. Остались только разрозненные формулы профессора Брауна, доцент переписал их на всякий случай, — но в этих формулах никто не смог бы разобраться.

Рухнуло все. Тоскливо и пусто было на душе у Великопольского: ведь он так ждал случая быстро выдвинуться. Теперь, когда этот шанс оказался проигрышным, Великопольский окончательно потерял веру в себя, в свои способности.

Обрюзгший, постаревший, он приходил в лабораторию и подолгу сидел, подперев голову руками. Он боялся встречи с Петренко: ему казалось, что тем или иным путем парторг все равно узнает правду.

Но постепенно Великопольский начал успокаиваться. Доцент Петренко был по-прежнему приветлив и внимателен. Казалось, что у него не возникло и тени подозрения: он говорил о вакцинах, ни разу не упомянув об антивирусе Брауна. Никто не догадывался, что Великопольский влил препарат Брауна собаке № 11–18. Все знали, что Антон Владимирович долгое время работал над созданием антирабической — против бешенства — вакцины; что ему не удалось в первый раз ее создать. Пусть же думают, что и теперь случилась крупная неудача.

Через месяц он успокоился совершенно, хотя все еще ходил подавленный, с печалью на лице. Ему нравилось сочувствие окружающих, нравилось, что Елена Петровна относится к нему с нежностью и трогательной заботливостью.

Но доцент Петренко не забыл о брауновском препарате. Неудача с вакцинами Великопольского поневоле связывалась с антивирусом. Совпадало время событий. Совпадали результаты. Однако допустить, что Великопольский присвоил чужое открытие, Петренко не мог. Это не укладывалось в голове. И все же чувство неприязни к Великопольскому росло, — еще неоформленное, подсознательное.

Думая об антивирусе, доцент Петренко всегда вспоминал о Степане Рогове. Он чувствовал к нему глубокую симпатию. Уже одно то, что Рогов, — как рассказал Антон Владимирович, совершенно спокойно встретил сообщение о неудаче исследования препарата и, не задумываясь, порвал брауновские формулы, говорило доценту о большой решимости и выдержке Степана.

Приближалась осень. Петренко не сомневался, что Степан Рогов поступит в школу. Но он знал, что Степану трудно будет учиться без материальной поддержки. И он написал письмо правлению артели "Красная звезда" с просьбой помочь Рогову.

"Дорогой товарищ майор!" — Степан задумался, не зная, с чего начать. Слишком много было пережито за последние месяцы, слишком круто изменилась жизнь.

Он не стал распространяться о неудаче в Микробиологическом институте, — он лишь написал, что доцент Великопольский, исследовав антивирус, заявил, что все эго "бред сумасшедшего профессора". Затем он описал свою работу в строительной бригаде, постройку ветродвигателя и, наконец, подошел к самому главному, что его волновало. Он писал:

"…Товарищ майор! Я пишу вам потому, что у меня большая радость и я еще сам не знаю, что мне сейчас делать. Вчера мы закончили составление пятилетнего плана колхоза, и я тоже помогал составлять, потому что Митрич сказал, что я хорошо знаю математику. Товарищ майор, вы не узнаете нашей Алексеевки через пять лет! Мы и сами составили очень хороший план, а из района приехал представитель и предложил такое, что мы все ахнули. У нас…".

• Предыдущая
• 27/85
• Следующая