Торжество жизни - Дашкиев Николай Александрович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/85
• Следующая

И Степан вдруг ярко вспомнил кабинет шефа, зеленовато-синюю лампу, вспышку выстрела, боль в руке…

Их было трое в кабинете. Степан жив, значит — Валленброт убит. Профессор Браун сошел с ума.

Вслед за этим Степану вспомнился и весь день. Подготовка к восстанию… В камеру вошел Валленброт… Закрывая собой, люди прижимали Степана к стене… Вот он пробирается вперед, пожимая в последний раз руки своих друзей… И кто-то положил на его ладонь пакетик… Где же он?

Степан торопливо зашарил по карманам. Есть!

Еще не успев развернуть плотную, потершуюся на сгибах бумагу, Степан понял: в пакетике была та фотография, которую показывала Екатерина Васильевна.

Весело и задорно с карточки смотрела полная красивая женщина. Большеглазая девочка с огромным бантом в волосах крепко прижималась к ней.

"Милая моя Галочка! — прочел Степан на обороте. — Дитя мое! Знай, что я сражалась за Родину и погибла с честью! Мама".

Ниже мелко, едва различимыми буквами было дописано:

"В случае моей смерти прошу передать эту фотографию дочери по адресу: Юг СССР, Большой Город, пр. Ст. 7, кв. 3, Сазоновой".

А еще ниже — короткое, как мольба: "Очень прошу, товарищи!"

Резкой болью сжалось сердце Степана. Он понял, зачем Екатерина Васильевна отдала ему самое дорогое и единственное, что у нее было. Она как бы сказала этим:

"Будь мужествен, что бы ни случилось! Я отдаю эту карточку, потому что верю в победу. Верь и ты!"

Нет, она не погибла! И ее, и Зденека, и остальных еще можно спасти! Вход в подземный город должен быть где-то совсем близко! Вот может быть, за этой впадиной… за тем выступом…

…Несколько дней бродил Степан по горам, взбирался на вершины, опускался в ущелья, всматривался в каждый камень, каждую скалу… Но не только вход в подземный город, а и ту долину, в которую свалился во время своего первого побега, найти не мог. Горы словно сомкнулись над подземным городом.

Степан совсем выбился из сил. Рана гноилась, ее нечем было перевязать. В это время — ранней весной — в горах не найти ничего съедобного, кроме водянистых безвкусных кореньев. Степан выкапывал их и ел, преодолевая тошноту, чтобы поддержать свои силы.

А профессор слабел с каждым днем. Он ничего не хотел есть, весь сжался, утих и, что-то шепча тонкими побелевшими губами, неустанно следовал за Степаном.

Степан чувствовал: еще немного, и он сам сойдет с ума от непрерывного бормотанья старика, от напряженных бесплодных поисков.

И однажды, когда из-за горной вершины в розовой дымке выплыло солнце, Степан, осмотревшись вокруг в последний раз, пошел на восток, — навстречу солнцу, навстречу Родине.

Это был тяжелый бесконечный путь. Когда в долине мелькала лента шоссе или виднелась красная черепичная крыша дома, Степан неизменно сворачивал в горы. Он остерегался теперь не только немцев, но и американцев.

На третий день пути профессор совсем обессилел. Они сели рядом на мох, и Степан забылся в беспокойном сне. Он проснулся, ощутив чье-то прикосновение.

Профессор умирал. Он дышал отрывисто, тяжело, смотря широко открытыми глазами, и в них светилась обыкновенная человеческая тоска, печаль о жизни, прожитой напрасно. Он силился что-то сказать — и не мог… С его глаз скатились две скупые горькие слезинки.

Через несколько дней после этого в лесу, южнее чехословацкого городка П., бойцы Н-ского артиллерийского полка нашли еле живого юношу — бледного, изможденного и совершенно седого.

Юноша бредил.

В дверь постучали. Майор Кривцов, начальник советского военного госпиталя, недовольно поморщился, отложил в сторону перо и крикнул:

— Войдите!

Вошел дежурный врач.

— Простите, товарищ майор, — сказал он. — К нам поступил необычный больной. Седой мальчик. У него — крупозная пневмония и угрожающий воспалительный процесс в плечевом суставе.

— Пенициллин?

— Введен, товарищ майор!

— Состояние больного?

— Тяжелое, товарищ майор. Температура — сорок один. Пульс — сто двадцать. Бредит.

— Переливание крови?

— Сделали, товарищ майор. Капитан Стрыжак находится при нем неотлучно. У больного очень странный бред. Можно подумать, что мальчишка был микробиологом… В его карманах обнаружена фотография какой-то женщины с девочкой и вот это… — врач протянул испещренный формулами лист бумаги и металлический футлярчик, из которого виднелся кончик ампулы…

— М-да… — Майор быстрым взглядом пробежал формулы. Ничего не понимаю. Ничего… Ну, хорошо, пойдемте.

Больной бредил. С его запекшихся губ срывались непонятные слова. Сидевший у его изголовья врач сказал:

— Я записал кое-что. "Вирус Д", "Екатерина Васильевна", "Макс Максович", "шприц", "ампула", "антивирус"… Один раз он совершенно явственно произнес: "Где я?"

— Какая температура, Григорий Александрович? — Майор обеспокоенно потрогал пылающий лоб больного.

— Немного спала, Иван Петрович. Но состояние продолжает оставаться угрожающим. Может быть, ввести стрептомицин?

— Пока подождем! — Склонившись над больным, Кривцов прислушивался к хриплому прерывистому дыханию.

Нет, это был не ребенок, а юноша, но исхудавший настолько, что имел вид двенадцатилетнего мальчика. Не удивительно, что болезнь протекает у него так тяжело.

— Хорошо, товарищ капитан, — начальник госпиталя кивнул врачу. — Идите отдыхать, у вас утром две операции. Пришлите, пожалуйста, ко мне сестру.

В эту ночь майор Кривцов не спал ни минуты. Организм юноши отчаянно боролся за жизнь. Помочь этой борьбе было очень трудно: при таком истощении даже лекарства могли оказаться губительными.

На рассвете больной начал затихать. Его лоб покрылся испариной, от лица отхлынула кровь, и оно стало мертвенно-бледным, с глубокими резкими морщинами. Ребенок на глазах превращался в старика.

Майор пощупал пульс. Сердце больного останавливалось.

— Кислород! Камфору!

Кривцов затратил много усилий, чтобы возвратить умирающего к жизни… И когда, наконец, сердце больного застучало, еще неуверенно, но уже непрерывно, — Кривцов глубоко вздохнул и вышел в коридор. Он подошел к распахнутому окну и закурил.

Сквозь частую металлическую сетку долетало легкое дуновение свежего весеннего ветра. Шелестели листочки на деревьях. Осязаемый ярко-желтый солнечный луч выглянул из-за поросшего кустарником холма и, рассыпавшись на тысячи тончайших иголочек, ворвался в помещение.

— Товарищ майор, — прошептала сестра, выбежав следом в коридор. — Он открыл глаза!

Кривцов подошел к постели. Больной тусклым взглядом обводил комнату.

— Ты в советском госпитале, — сказал майор. — Тебе уже лучше. Успокойся и засни.

Веки больного широко раскрылись, глаза приобрели осмысленное выражение.

— Шефа… — его лицо болезненно перекосилось. — Директора… Командира госпиталя…

— Я начальник госпиталя, мальчик! — майор присел на краешек кровати и взял больного за руку.

— У меня… в кармане… ампула. Это — военная тайна…

— Хорошо, хорошо! Ампула цела, она у меня.

Больной еле заметно кивнул головой, закрыл глаза и затих.

— Уснул, — сказал Кривцов. — Идите отдыхать и вы, Маша. Мне кажется, опасность миновала.

Майор посидел у постели больного еще некоторое время, прислушиваясь к дыханию, всматриваясь в черты худенького лица. Да, этот юноша, видимо, перенес многое.

— Ну, выздоравливай, выздоравливай! — ласково прошептал майор. Как всегда, человек, отвоеванный им у смерти, становился ему близким и родным. — Глаша, — обратился он к санитарке, — присмотрите за больным. В случае чего — немедленно зовите меня. А сейчас — пусть спит.

Больной спал двое суток. Ему умышленно вводили снотворное, чтобы сном укрепить организм. Проснувшись на третье утро, он сразу же потребовал начальника госпиталя. Все еще тихо, но уже внятно он сказал майору Кривцову:

• Предыдущая
• 16/85
• Следующая