Сиамский ангел - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 38
- Предыдущая
- 38/51
- Следующая
— И Федька хочет, чтобы ты ему поймала наркодилера, который посадил на колесо Аську? — Марек блеснул эрудицией, и она кивнула:
— Кретин.
Это относилось, понятное дело, не к Мареку, а к Федьке.
И точно, ловить наркодилера в одиночку — большая морока. Ну, поймаешь — куда его дальше девать? По морде надавать разве? Сдашь в ментовку — так он там недолго прокантуется, у этих все прихвачено и прикуплено, делу хода не дадут. А перекупить ментовку — у Федьки денег не хватит. Да и найдется кому наказать Федьку за такую деятельность, и его, и тех, кто ему помог выследить наркодилера.
Она все не могла успокоиться.
— Пошли, покурим.
Это она сама предложила!
Спустились в бар и застали там Осокина с Золотарем. Она не подсела к ним, хотя они отодвинули ей стул, а стоя рассказала про очередную Федькину блажь. Села же с Мареком, который успел взять два эспрессо и к ним маленькую шоколадку.
— Знаешь, когда я понял, что он свихнулся? — спросил ее Осокин. — Когда он этот кабриолет купил. Я даже не думал, что машины в такой цвет красят.
Марек вспомнил — цвет был пронзительный, апельсиновый. Надень Федька такие штаны, все бы сказали — во, прикольные штаны! Но можно ли назвать прикольным «мерс» стоимостью в несколько десятков тысяч баксов? Распространяется ли понятие «прикол» на такие дорогие прибамбасы?
— Совсем безбашенный, — согласился Золотарь, и это Мареку не понравилось. Если бы Золотарь сказал при нем, что дважды два четыре, Марек полез бы проверять эту аксиому по калькулятору.
— Я обработал эти вырезки, — сказал Марек, когда она уже отломила себе кусок шоколадки. — Получилось три с половиной кило плюс картинка. По-моему, мы еще успеваем в субботнее приложение.
— Три с половиной? — она задумалась.
— Могу еще. Но туда маленькую картинку нельзя ставить. Я решил пожертвовать текстом. Ведь сперва увидят картинку и среагируют положительно.
Если быть совсем точным, то текст составляет три тысячи семьсот восемьдесят знаков, а это уже три и три четверти кило, подумал Марек. Но они уже не его беда, а беда верстальщиков. Ничего, всунут.
— А смысл — в субботнее приложение? — спросила она. — Это получится слишком рано. Реклама одноразового мероприятия должна фактически тоже быть одноразовой — то есть все в последние две недели и залпом. Это же не маргарин «Делма».
Маргарин «Делма» контору достал. Что еще хорошего можно придумать про эту дрянь — никто уже понятия не имел. Оставалось только удивляться, что после такой навязчивой рекламной кампании эту мерзость еще кто-то покупает.
Шоколад ее успокоил. Когда мачо Осокин поднес чуть ли не к ее носу свои обтянутые бедра и райфер на своем животе, она уже была вполне миролюбива.
— Что ты делаешь вечером? — спросил мачо.
— Сижу дома и смотрю телевизор.
Он улыбнулся.
— Ты ведь на Школьной живешь?
— На Школьной, а что? В гости собрался?
Марек уловил в ее голосе самое настоящее удивление. Возможно, она все еще не верила, что натуральный мачо снизошел к ней всерьез.
— Как карта ляжет.
С тем Осокин и отбыл.
А она задумалась, теребя хрусткую серебряшку от шоколадки.
Задумался и Марек, сцепив руки и шевеля пальцами.
Встал он первым. Сколько же можно вот так сидеть, позволяя ей думать про Осокина?
— Пошли, — сказала она, тоже вставая. — Дел еще куча.
И это действительно была куча. Светлым лучом в царстве мрака оказался братний звонок. Старший сообщал, что позвонил Федьке и разъяснил ситуацию, а также дал инструкции — если появится Ира Боклевская, не просто дать ей его новый номер, а даже волнения в голос подпустить — мол, ждет звонка денно и нощно. Очевидно, завелась новенькая.
Домой Марек прибыл в непонятном часу суток совсем обалделый.
— Ничто не спасет смертельно раненного кота, — бормотал он, ставя на огонь чайник, — ничто не спасет, кроме…
Но ему требовался вовсе не чай. Он понял — нужно вывести себя на прогулку.
Эти места он в общем-то знал, но неважно. А тут было много любопытного — и любопытного как раз при лунном свете. Как минимум — старая церковь на перекрестке трех улиц, бывают и такие, впрочем, перекрестком его можно назвать с большой натяжкой: участок с садом и даже какими-то сараями, который вместе с церковью составлял что-то вроде необитаемого острова. Необитаемого потому, что церковь уже который год реставрировали и все не могли доделать. «Сдать в эксплуатацию» — вспомнил Марек слова, сказанные не единожды отцовским голосом, отец до пенсии работал в строительстве.
Похоже, именно сюда носила его баба Лиза. По крайней мере, Мареку вдруг захотелось, чтобы сюда — на этот островок безвременья посреди буйного течения времени, именно такой выглядела церковь днем, когда мимо неслись двойные ряды машин без единой прорехи, как будто настоящий водяной поток.
Он пошел пустыми улицами, в этот час — никому не нужными улицами. Ему понемногу становилось легче. Ноги двигались в каком-то автономном режиме, он их не чувствовал. Мысли не допекали. По сторонам были незнакомые дома. Каждая витрина становилась маленьким открытием. Он профессиональным взглядом оценивал размещение товара и рекламные примочки, это получалось само собой. Впрочем, ощущать себя профессионалом — всегда приятно.
Канкан, будь он неладен! Правильный канканчик, с жизнерадостными ножками! И юбки, вскинутые вверх настолько, что закрывают лица девчонок, мало кому нужные лица.
Это могла оказаться так необходимая старшему Ира. Вот бы еще понять, почему он тогда сам ей не звонит, а ждет ее звонка.
Но в трубке был мужской голос.
— Не спишь? — спросил Федька. — Я новые стихи написал, сейчас прочту.
— Я думал, ты уже не будешь звонить, — без всякого здрасьте, как и Федька, сказал Марек. Он честно не понял, что в нем вызвал этот голос — раздражение или все-таки удовольствие.
— Да, мне твой братан сказал про мобилку. Но ведь тебе же тогда стихи понравились? Сейчас будут новые.
— Валяй, — безнадежно позволил Марек, полагая, что чем раньше Федька начнет — тем раньше и закончит.
И пошел, и пошел, держа трубку у уха.
— По неизвестной мне реке, по незнакомой мне реке, на полном холостом ходу, на глубине к себе иду, — соблюдая размер, хотя и несколько невнятно, сообщил Федька, а дальше последовало весьма реалистическое изображение утопленника. И вдруг: — К той незаконченной звезде, дарящей свет всему, везде, бесстыдно освятившей грех бессрочным доступом для всех…
“Аська, - подумал Марек, - это Аська”.
— Правда, гениально?
Не может же быть, что Федька так нагло убежден в своей гениальности, подумал Марек, это он прикалывается, нужно чуточку опустить.
— У тебя все какая-то водяная тема, — сказал он. — Помнишь, на прошлой неделе было…
И, почти не напрягая память, процитировал:
— В молчаливом бреду бесконвойно бреду по колено в воде, от тебя — не к себе. Отражаясь в луне, продолжаюсь на дне, диким хмелем в вине, арматурой в стене.
— И что?
— Ничего. Надо бы проверить, что это значит по Фрейду.
— Вода по Фрейду? — Федька задумался, но слишком обременять себя размышлениями не стал. — А я еще одно написал, хочешь?
— Хочу.
— Летит вода, скользит нога, скрипит строка — пока, пока… Глотаю брысь, кусаю высь, слепая рысь — вернись, вернись…
У Марека глотку перехватило. Жалость, проклятая жалость — как к той сиамочке!..
— Следят следы, кричат коты, молчат сады — воды, воды…
И Федька сам замолчал.
Ответить было нечего — что тут ответишь…
Наверное, Федька понял это как лучший комплимент. Потому и отключился.
Марек обогнул церковь — омывавшие ее с двух сторон рукава времени были пусты — и увидел летящий посреди одного такого рукава, прямиком к храму, автомобиль.
Машина именно неслась, как будто надумала уйти ввысь, и церковь совсем некстати перебежала ей взлетно-посадочную полосу. Машина резко взяла вправо, так же резко — влево, и ее почти не занесло, хозяин справился с управлением и погнал свою послушную тачку дальше, вперед, непонятно куда.
- Предыдущая
- 38/51
- Следующая
