Бойтесь данайцев, дары приносящих - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 14

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая

Королев мгновенно если не вскипел, то выразил основательное неудовольствие: «Что еще за письмо?!» Всей своей трепаной шкурой старого лагерника он не терпел никаких неофициальных передач документов из рук в руки. Несмотря на то, что, кроме главного конструктора, Владика еще слышали как минимум два десятка пар ушей и рассматривали два десятка пар глаз, включая нескольких космонавтов и собственного непосредственного начальника, Константина Петровича Феофанова, Иноземцев все-таки промямлил: «Письмо личного характера».

– В чем дело? – Главный конструктор продемонстрировал непреклонное желание разобраться во всем, не сходя с места, немедленно.

– Я Владислав Иноземцев… – начал Владик.

– Я знаю, – оборвал его Королев. Все вокруг наблюдали их диалог как зоопарк, бесплатный цирк. Но молодой человек нашел в себе силы продолжить:

– Я нахожусь на технической позиции безвыездно более девяти месяцев…

И снова главный конструктор пресек его излияния – создавалось впечатление (да так оно, наверное, и было), что в сутках тому надо было проделать в три, или в пять, или в десять раз больше дел, чем Владику и прочим (хотя и Владик, и прочие тут, на полигоне, тоже не сложа ручки сидели).

– Я разберусь, – отрезал Королев. – Подойдешь ко мне, когда корабль на орбиту выведем.

И главный конструктор, сопровождаемый всей свитой, словно таран-танк-колобок, понесся к выходу из МИКа.

…Посему получилось, что, кроме естественных волнений, связанных с полетом «Востока-два»: как ракета уйдет от стола, выйдет ли корабль на орбиту и прочее, Владику добавилось: как он сам сумеет в сумятице, обычно следовавшей после успешного пуска, проникнуть к Королеву и что тот ему скажет. Откладывать никак было нельзя: сразу после того, как «Восток-два» на орбиту выйдет, главный конструктор и прочие шишки немедленно покинут космодром и отправятся кто к месту приземления, а кто прямиком в Москву.

Роль старожила на технической позиции дала Иноземцеву привилегию – получить красную повязку на рукав и остаться в бункере – пусть не в пультовой комнате, откуда осуществлялся пуск, и не в гостевой, где сплошь толпились академики, герои, генералы и цекисты, – но все-таки. И он, за время работы у Королева наученный тому, что приказы последнего всегда следует понимать и исполнять буквально, все-таки выбрал момент и протиснулся к главному конструктору, когда тот, непосредственно после выхода корабля на орбиту, в толпе жаркой свиты заспешил к выходу из бункера.

– Иноземцев, – напомнил он о себе. – По поводу…

– Помню, – отрезал Королев и дальше продолжил, понизив голос – щадя самолюбие (да и будущую карьеру) молодого инженера: – Знаешь, Иноземцев, сиди-ка ты и не чирикай. И радуйся, что на объекте «Тайга» находишься, – (полигон в Тюратаме имел кодовое наименование «Тайга»), – а не в реальной тайге, на лесоповале. Понял меня?

Что оставалось Владику? Только проговорить: «Так точно», – и, отстав от свиты, похоронить все надежды (а они были, были!) попасть сегодня на одном из спецбортов, что будут развозить приехавших на запуск начальников и конструкторов, в Москву. Подумать только, они все сегодня-завтра окажутся в столице, а ему продолжать сидеть тут, в пустыне!

Москва.

Лера

В ванной, под шум включенной воды, Вилен рассказал ей, кто такой Пнин. Голос его звучал с придыханием:

– Да ведь он полковник! Замначальника главного управления! Да о чем тут думать!? Конечно, надо соглашаться! На все его предложения! Да если ты не согласишься, ты и меня подставишь, и отца!

– Не жалеешь ты меня, – вздохнула Лера. – А еще мужем называешься.

– Напротив, – нашелся Кудимов, – я делаю тебе великую карьеру.

– Себе ты делаешь великую карьеру, – вздохнула молодая женщина.

А назавтра позвонила Александру Федосеевичу и сказала, что согласна. А тот назначил ей и Вилену встречу – на этот раз на конспиративной квартире: той самой, в которой в конце шестидесятого года проходило совещание, определившее тогда дальнейшую судьбу Владика[6]. И там Лера с мужем получили подробнейший инструктаж, как вести себя на встречах с Марией.

Вскорости отец Леры, Старостин Федор Кузьмич, вместе с матерью ее, Ариадной Степановной, отбыл на курорт, в санаторий для высшей номенклатуры «Сочи» в одноименном городе. Любили они на юге отдыхать весной и осенью – тем самым весну себе приближали или лето продлевали. Таким образом, парочка Лера и Вилен стали на время полными хозяевами не только пятикомнатной квартиры на Кутузовском проспекте, но и дачи в Барвихе.

Вдобавок Вилен, в соответствии с поговоркой «Зять любит взять», – стал прибирать к рукам генеральский «четырехсотый» «Москвич». Автомобиль все равно стоял мертвым грузом в гараже на даче генерала. Сам Федор Кузьмич перемещался обычно на персональной машине – недавно ему дали черную «волгу» с шофером. «Москвичок» предназначался для тещи Ариадны, однако она к автомобилизму относилась прохладно. А тут Вилен, раза по четыре в неделю заводивший разговоры, что, дескать, неразумно гноить без движения транспортное средство, наконец, получил от генерала формальное «добро» и пошел на курсы автовождения при ДОСААФ. Не жалея себя, трижды в неделю изучал устройство автомобиля, правила дорожного движения и вождения. Да еще в те годы машин на улицах было настолько мало, что дозволялась учебная езда без прав – поэтому Вилен по вечерам и сам тренировался, и супругу Леру катал.

Вскорости после отъезда Старостиных-старших на курорт на объектах недвижимости, что принадлежали семье, на даче и в городе, сотрудники оперативно-технического управления КГБ перевели прослушку с профилактического режима в постоянный. Негласно проникли и поставили «жучок» даже в «Москвич». Однако к расшифровкам разговоров, ведшихся в квартире, на даче Старостиных и в их машине, теперь не имели доступа никакие инстанции. Их каждое утро, минуя промежуточные звенья, клали на стол Александру Федосеевичу Пнину, который (не врал Лере ее муж) являлся полковником и заместителем начальника второго главного управления (контрразведка). Кудимовым, разумеется, о том, что слушают их теперь постоянно, не сообщили, но они оба и без того не дети были, предполагали нечто подобное.

На последние мартовские выходные они пригласили Марию к себе на дачу. Болгарка вроде верность Владику хранила – во всяком случае, в глазах Кудимовых. Ни с кем больше не встречалась и к ним приехала одна. Встретились у метро «Кутузовская», а потом покатили на дачу, словно баре, на личном автомобиле – с Виленом за рулем.

На двухэтажной даче с огромным участком молодежная троица чувствовала себя как рыба в воде. Снег еще не сошел, и было холодно, однако по высокому небу, щебету синиц, проталинам в снегу чувствовалось: скоро весна.

Вилен растопил печь. Он был на все руки мастер, и Лера не без гордости поглядывала на его точные экономные движения. Потом молодой человек развел в бочке на улице костер и пожарил мясо.

Шашлыки удались. Девушки накрыли стол. В хозяйстве у мамы нашлись даже белейшие накрахмаленные скатерти. Мария крепкого алкоголя не пила, поэтому стол уставили бутылками грузинского сухого и крымских портвейнов. Вилен сыпал шутками и каламбурами, подливал обеим своим дамам. У него, впрочем, имелся графинчик с сорокаградусной наливкой, лично тестем настоянной на калине.

Провели время весело, Лера отыскала всем кирзовые сапоги, ходили прогуляться по раскисшим окрестностям, потом снова пили и слушали магнитофон. Часов около десяти Вилен притворился пьяненьким и ушел на второй этаж спать.

А Мария принялась рассказывать Лере о Париже. Она никогда не скрывала, что там бывала. Но раньше Кудимовы никогда этот разговор не поддерживали, а тут Лера, якобы спонтанно, воскликнула:

– Господи, Мими! Как же я тебе завидую! Как бы я хотела тоже оказаться там, на берегах Сены! Побродить среди лавочек букинистов, посидеть за столиком в кафе!

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая