Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 56

• Предыдущая
• 56/59
• Следующая

Дадим слово и Дантесу, поскольку ему по сложившейся давно традиции слова никогда не давали, даже и последнего – в свое оправдание. «Со дня моей женитьбы, каждый раз, когда он видел мою жену в обществе мадам Пушкиной, он садился рядом с ней, а на замечания относительно этого, которое она однажды ему сделала, ответил: «Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица, когда вы разговариваете». Это случилось у французского посланника на балу за ужином в тот же самый вечер. Он воспользовался, когда я отошел, моментом, чтобы подойти к моей жене и предложить ей выпить за его здоровье. После отказа он повторил то же самое предложение, ответ был тот же. Тогда он, разъяренный, удалился, говоря ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастье». Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими… В конце концов он совершенно добился того, что его стали бояться все дамы… Я Вам даю отчет во всех подробностях, чтобы дать Вам понятие о той роли, которую играл этот человек в нашем маленьком кружке. Правда, все те лица, к которым я Вас отсылаю, чтобы почерпнуть сведения, от меня отвернулись с той поры, как простой народ побежал в дом моего противника, без всякого рассуждения и желания отделить человека от таланта. Они также хотели видеть во мне только иностранца, который убил их поэта, но здесь я взываю к их честности и совести, и я их слишком хорошо знаю и убежден, что я их найду такими же, как я о них сужу» (Дантес – полковнику Бреверну, 28 февраля 1837 года).

«Перед смертью Пушкина приходим мы, я и Якубович, к Пушкину. Пушкин сидел на стуле, на полу лежала медвежья шкура; на ней сидела жена Пушкина, положа свою голову на колени к мужу. Это было в воскресенье, а через три дня уже Пушкин стрелялся» (И. П. Сахаров).

В те же дни Пушкина видели в книжном магазине: он спрашивал книгу о дуэлях. Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Вревской в театре, Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. Тщетно та продолжала его успокаивать. Наконец, она напомнила ему о детях его. «Ничего, – раздражительно отвечал он, – император, которому известно мое дело, обещал взять их под свое покровительство». За несколько часов до дуэли, объясняя секунданту Дантеса Д’Аршиаку причины, которые заставили его драться, сказал: «Есть двоякого рода рогоносцы; одни носят рога на самом деле, те знают отлично, как им быть; положение других, ставших рогоносцами по милости публики, затруднительнее, я принадлежу к последним».

Условия дуэли были таковы: драться 27 января за Черной речкой возле Комендантской дачи. Оружием выбраны пистолеты, стреляться на расстоянии 20 шагов с тем, чтобы можно было сделать пять шагов к барьеру, никому не было дано преимущества первого выстрела: каждый мог сделать один выстрел, когда ему будет угодно. В случае промаха обеих сторон, дуэль должна быть возобновлена на тех же условиях. Личных объяснений между противниками не было. За них объяснялись секунданты. Шансов остаться в живых у Дантеса было мало. Пушкин был великолепным стрелком, попадал с приличного расстояния в мелкую монету. Француз Дантес, будучи кавалерийским офицером, лучше владел шашкой, чем стрелковым оружием. Французская дуэль в отличие от русской – это поединок на шпагах, а не на пистолетах. Дантес был много моложе Пушкина и значимого дуэльного опыта не имел. Дантес был близорук, Пушкин обладал хорошим зрением.

Дантес выстрелил первый и ранил Пушкина в живот. Собрав все силы, сделал свой выстрел и Пушкин. Когда Дантес упал от полученной контузии, Пушкин на минуту подумал, что он убит, и сказал: «Я думал, что его смерть доставит мне удовольствие, теперь как будто это причиняет мне страдание». Другие свидетели добавляют, что, когда он узнал, что Дантес только ранен, Пушкин прибавил: «Как только мы поправимся, снова начнем».

По дороге домой раненый Пушкин «в особенности беспокоился о том, чтобы по приезде домой не испугать жены, и давал наставления Данзасу, как поступить, чтобы этого не случилось…» Данзас через столовую пошел прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она сидела со своей незамужней сестрой Александрой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о случившемся.

Она бросилась в переднюю, куда в это время люди вносили Пушкина на руках. Первые слова его к жене были следующие: «Как я счастлив! Я еще жив и ты возле меня! Будь покойна! Ты не виновата, я знаю, что ты не виновата…» (князь П. А. Вяземский).

Натали сделала несколько шагов и упала без чувств. Приехавший вскоре лейб-медик Арендт, осмотрев раненого, признал смертельную опасность. Он сказал об этом Пушкину и поехал с докладом к Государю. Пушкин просил передать ему, что он умирает и просит прощения за себя и за Данзаса.

Сознание того горя, которое он причинит жене и детям своею смертью, мучило его ежеминутно. «Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском», – говорил он доктору Спасскому.

Княгиня Вяземская «была с женою, которой состояние было невыразимо: как привидение, иногда прокрадывалась она в ту горницу, где лежал ее умирающий муж. Он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к двери); но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она могла приметить его страдания» (Жуковский). Пушкин ждал приезда Арендта, говорил: «Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно». На следующее утро он призывал жену, «но ее не пустили, ибо после того, как он сказал ей: «Арендт меня приговорил, я ранен смертельно», она в нервическом страдании лежит в молитве перед образами. Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности, и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною»: это решило его сказать ей об опасности» (А. И. Тургенев). Твердил Спасскому: «Она не притворщица, вы ее хорошо знаете, она должна все знать».

«Император написал собственноручно карандашом записку к поэту следующего содержания: «Если хочешь моего прощения и благословения, прошу тебя исполнить последний долг христианина. Не знаю, увидимся ли на сем свете. Не беспокойся о жене и детях; я беру их на свои руки». Пушкин был тронут, послал за духовником, исповедался, причастился и, призвав посланника государева, сказал ему: «Доложите императору, что, пока еще вы были здесь, я исполнил желание Его Величества и что записка императора продлит жизнь мою на несколько часов. Жалею, что не могу жить, – сказал он потом друзьям своим, окружающим умирающего, – отныне жизнь моя была бы посвящена единственно Государю». Жене своей он говорил: “Не упрекай себя моей смертью, это дело, которое касалось только меня”» (Н. А. Муханов).

Исповедь принимал настоятель ближайшего храма во имя Спаса Нерукотворного на Конюшенной площади протоиерей Петр Песоцкий,[38 - Герой Отечественной войны 1812 года священник Петр Песоцкий, окончил курс в Александро-Невской духовной семинарии. Летом 1812 года молодой священник добровольцем определился в народное ополчение, созданное на средства верующих для защиты Петербурга, Новгорода и Пскова, участвовал в походе в звании благочинного над духовенством Санкт-Петербургского и Новгородского ополчений, дошел до границ Российского государства. После победы над Наполеоном он, убежденный, что теперь его миссия заключается в помощи раненым и больным воинам, стал священником в больнице Полоцка. В С.-Петербург возвратился в 1814 году. Как участник Отечественной войны, он получил протоиерейский сан и золотой наперсный крест. Последним местом служения стала Конюшенная церковь (храм Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади) С.-Петербурга. Он настоятельствовал здесь с 1831 по 1841 год, почти до самой смерти. Храм Спаса Нерукотворного Образа имел «императорский» статус, а сам о. Петр считался придворным протоиреем. И знать, и народ Петербурга уважали и любили его за доброту и отзывчивость. За ратные дела и служение Богу он был возведен в потомственное дворянское достоинство. Протоиерей Петр Песоцкий дважды исповедовал Пушкина: после дуэли, когда тяжелораненого поэта привезли в дом Волконских на Мойке; он же принял последнюю исповедь «болярина Александра» и причастил его перед смертью. В Конюшенной церкви отслужили панихиду по Пушкину, а потом увезли для погребения в Святогорский монастырь.] личность замечательная. После исповеди Пушкина он сказал: «Я стар, мне уже не долго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел». Смертей, самых разных, о. Петр повидал на своем веку немало…

• Предыдущая
• 56/59
• Следующая