Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 42
- Предыдущая
- 42/59
- Следующая
«У отшедших скоро начинается подвиг перехода через мытарства. Тут нужна им помощь! Станьте тогда в этой мысли и услышите вопль ее к вам: «Помоги!» Вот на что вам надлежит устремить все внимание и всю любовь к ней. Я думаю, – пишет святитель Феофан Затворник, – самое действительное засвидетельствование любви будет, если с минуты отхода души вы, оставя хлопоты о теле другим, сами отстранитесь и, уединясь, где можно, погрузитесь в молитву о ней в новом ее состоянии и новых неожиданных нуждах».
Родственники в другом городе были заняты приготовлениями к похоронам и поминкам. Венки, меню, могила на кладбище… В этой части я могла помочь только деньгами. Про отпевание – ни слова.
Собираясь на похороны, я бесконечно твердила, подвывая от тоски: «Упокой, Господи, душу отца моего, прости ему согрешения… Приими во внимание добрые дела его… И время, в которое он жил… Мать с отцом его были верующими, а он не смог… Потому что должность была такая, потому заморочили ему голову безбожными университетами марксизма-ленинизма. Но он относился к работе очень ответственно, его любили, он устроил к себе мою подругу и очень долго терпел все ее выходки… Он однажды Толика, березовского пьяницу, от верной смерти спас… Упокой, Господи, приими с миром, не суди строго…»
Наконец я почувствовала, что все эти вопли – всего лишь страх оставшейся без близкого человека моей души, которая судит скончавшегося по собственным земным меркам. У Бога суды иные. Не надо отсебятины. Есть древняя благочестивая традиция поминать новопреставленного словесами Священного Писания – на Псалтири. Ничего лучше человек придумать не может!.. Уже замкнув дверь своей московской квартиры, я вернулась, взяла Псалтирь.
В вагоне поезда вблизи моего кресла разместилась веселая компания. От гвалта молодежи, возвращавшейся из Москвы с зимних каникул, невозможно было сосредоточиться. Я стала читать Псалтирь, механически повторяя слова. Мысли все равно были далеко. Как изменится моя жизнь – без отца… Где отпевать? Как он там, за гранью нашего мира? За шесть часов пути я смогла прочесть половину Псалтири, поминая отца за упокой на каждой Славе. Постепенно к поминаемым прибавились любимая бабушка Зоя, потом ее венчанный муж, от которого ее заставили уйти перед раскулачиванием, потом остальные дедушки и бабушки… Они теперь в одном – загробном мире, может, помогут новопреставленному…
Поезд пришел в родной город поздно вечером. Когда я вошла в квартиру, в нос ударил запах формалина. Сестра рассказала, как им пользоваться и ушла. Отец лежал в гробу в большой комнате. Мать сидела рядом на табуретке. Увидев завешенное куском ткани зеркало, хотелось крикнуть: суеверие же!.. Но услышала бы в ответ: все так делают. Почему? Потому что… Душа усопшего, увидев себя, сама испугается или, появившись в зеркале, напугает родственников… Или еще какую-нибудь околесицу придумают. Раньше в богатых домах зеркала и хрустальные люстры черными тканями драпировались, чтобы своим блеском не отвлекали молящихся от заупокойной молитвы. От молитвы чтоб не отвлекались люди, а не покойника в зеркале выглядывали!..
Я обняла мать.
– На кого же ты меня, мой любименький, покинул… – запричитала она. – Осталась теперь я одна-одинешенька…
Я хотела открыть форточку, от запаха формалина подташнивало.
– Нельзя! – вскрикнула мать. – Не смей!
– Почему? Дышать невозможно. У тебя голова заболит.
– Какая голова? Я с ума сойду от горя! При покойнике закрывают форточки и двери. Дорогой мой, дорогой… – Она погладила застывшее мужнино лицо. – Дорогой муж…
Мне хотелось упасть на гроб и выть от безнадеги, но я постаралась спокойно сказать:
– Все, что ему сейчас надо, – это молитва. Пожалуйста, давай я почитаю Псалтирь, а ты тоже помолись за упокой, как можешь.
– Пойду спать. Целый день сижу. Дорогой… Дорогой… Одна теперь я… – И мать зарыдала. – Ты тоже иди спать. Страшно здесь оставаться.
– Не страшно, не переживай.
Я помогла ей подняться и уложила в кровать в другой комнате.
– Сейчас не страшно? – спросила я.
– Как же не страшно, одна осталась, – обиделась мать. – Тебе не понять…
Мне точно не понять свою мать. Я никогда не потеряю мужа, потому что его у меня нет. Но ведь живы ее дети и внуки. Мне казалось, смерть – повод, чтобы собраться всей большой семьей, погоревать вместе, как-то сильнее сплотиться и стать друг к другу ближе.
Но смерть, как оказалось, разделила семейство на тех, кто «пережил ужасную утрату» и кто ее «не пережил». Не могла же я спорить в этот час с матерью, что моя потеря – тоже горе. Только мое горе было с надеждой, а ее – со страхом, потому она не верила в загробную жизнь. Как тургеневский Базаров, который считал, что от него останется лишь лопух, выросший на могиле…
Как представляется смерть неверующему? Наверно, в виде костлявой страшной старухи с косой, которая пришла за своей добычей, не упуская случая попугать живых отвратительным смехом и чернотой пустых глазниц. Конечно, эта старуха вызывала страх и ужас. Ее хочется поскорее забыть. Или «откупиться» от нее, например, деньгами, брошенными в гроб. Я пошарила вокруг тела отца – денег не обнаружила. Но стакан с водкой, накрытый куском хлеба, уже стоял на тумбочке. Что мне с ней делать, вылить? Все равно ведь снова нальют…
Я была благодарна родственникам, что не отправили отца в морг, его тела не касались чужие безразличные руки, мертвую плоть «не подкрасили», у меня оставалась возможность попрощаться с ним наедине. Выражение его лица было суровое, колюче-незнакомое, с печатью перенесенных страданий. Отец долго и тяжело болел, превратившись в сущий скелет. Но он не роптал, никого ни в чем не обвинял, выдержал свой характер до конца. Назойливые мысли о смерти, которые не могли не посещать его, отец отгонял бормотанием включенного целый день телевизора… Унывал ли он, приходил ли в отчаяние? Я вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, каковы были его последние дни и минуты. Одно ясно: смерть для отца была избавлением от тяжелейших физических страданий. Душа сбросила обветшавшее тело и понеслась в неизвестное плавание – в рай ли, в ад?.. Бог весть…
Я достала из сумки три маленькие свечки, привезенные из Москвы – больше не нашлось в моей квартире, прикрепила их к бортику гроба. С сожалением подумала, что они быстро сгорят и нечем будет заменить. Господи благослови – и продолжила читать Псалтирь. Я иногда останавливалась, что-то вспоминала… Ночь перевалила за свою половину. Ранним утром я дочитала псалмы. На сердце было спокойно. Я вдруг обратила внимание на то, что свечки не погасли и теперь догорали маленькими огарочками. Они держали огонь часов пять вместо сорока минут. Меня умилило это до слез. Но самое удивительное случилось с отцом. Выражение его лица перестало быть колючим, неспокойным, даже злым и приобрело свою обычную легкую веселость, ту, с которой он жил и о которой за время болезни все уже забыли…
Утром начались приготовления к выносу тела, подходили друзья и знакомые, раздавались всхлипы, вдовьи плачи «на кого ты меня оставил», слышались советы интеллигентной публики – на скамейки от гроба не садиться, до похорон в дом не возвращаться, родственникам гроб не нести – обычный набор похоронных суеверий. Я дозвонилась до нашего березовского священника отца Онисима, который обещал отпеть отца заочно сегодня же и специально ради этого поехал в свою церковь за сорок километров. Так хотелось, чтобы батюшка успел до похорон… У меня, как и у многих присутствующих, текли слезы, но печаль моя была светла…
- Предыдущая
- 42/59
- Следующая
