Золотая пряжа - Функе Корнелия - Страница 64

• Предыдущая
• 64/77
• Следующая

Джон принял тарелку, хотя голодным себя не чувствовал.

Интересно, что заставило иконописца связаться с альбийскими шпионами?

Из всей команды один только Оборотень время от времени покидал подвал. Джекоб все еще спорил с ним. Хватит пялиться, Джон!

За мыслями о сыне Джон почти забыл о главном – он свободен! Еще в Голдсмуте Джон заметил, что с возрастом Джекоб стал походить на него даже больше, чем в детстве. Трогательно, конечно, но и тревожно. Иногда в его лице Джон видел и черты Розамунды. Неужели Джон Бесшабашный все еще способен любить? И ведь вовсе не Розамунда заронила в него искорку надежды на это. Сын, боровшийся с оборотнем в какой-нибудь паре шагов от него, – только он был еще способен пробудить в душе Бесшабашного живое чувство.

Разве сейчас он любил его? Едва ли – угрызения совести не оставляли места ни для чего другого. К тому же взрослый Джекоб был ему чужим. Джон хотел вернуть того мальчика, что с благоговением ловил каждое его слово. Нынешний Джекоб не будет питать к отцу такого почтения. И все же Джон жалел, что не нашел мужества открыться сыну прошедшей ночью. Мужество – то, чего ему всегда недоставало. Но его надо заслужить, карабкаясь по отвесным, каменистым тропам, Джон же всегда предпочитал более удобные дороги. Или отступление.

Вот и Джекоб тоже покосился в его сторону. Что он думает о человеке, называющем себя Джоном Брюнелем? Даже имя Джон украл у лучшего из инженеров его прежнего мира. Оборотень показал на Теннанта, и Джону почудилось, что Джекоб произнес имя брата. Младший навсегда остался любимцем матери. Доктор отсыпал Джекобу на ладонь несколько пилюль. В Альбионе лжеведьмы продают одну траву… она смывает воспоминания, точно морская волна следы на песке. Но вместе с памятью стираются и чувства, а любовью к сыну Джон дорожил – даже если не имел сил признаться себе в ее существовании. Потерять ее означало навсегда исчезнуть в пустоте, а он и без того ощущал ее в душе слишком часто.

На мгновение Джону захотелось, чтобы Джекоб сорвал с него фальшивое лицо, словно маску, как это сделал Хентцау. В конце концов, его старший сын тем и знаменит, что умеет отыскивать пропавшие вещи. Но Джекоб отвернулся от него и подвинулся к Теннанту.

Столько лет прошло, Джон…

И все же сын последовал за ним и в этот мир.

В полдень Лиску разбудили колокола.

Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь спала так долго. Дворец Барятинского гудел, как пчелиный улей. Что-то произошло, но что именно? Лиске так и не удалось ничего понять из лепета горничной – девушка заикалась от волнения и говорила по-варяжски. Одно было несомненно: ни Джекоб, ни Ханута с Сильвеном не ночевали в своих комнатах.

Она искала какую-нибудь записку среди вещей Джекоба, но обнаружила только наполовину свернутый ковер на полу – напоминание о скором отъезде. На миг Лиска представила себе, каково это – никуда не ехать, оставить охоту за сокровищами и навсегда переселиться в квартиру Орландо – место, которое она, возможно, когда-нибудь смогла бы назвать своим домом. Но хочет ли того Орландо? Гусь и Лиса – что и говорить, славная парочка. Впрочем, от него тоже никаких известий. Овчарка отбыл в неизвестность по какому-то секретному поручению – вот последнее, что Лиска о нем слышала.

Она так и застыла посреди комнаты, не в силах оторвать глаз от ковра.

Все дальше и дальше… а их с Джекобом странствиям конца не видно. Ты сама хотела себе такой жизни, Лиска.

Разве? Она не то чтобы засомневалась, просто устала. Все эти долгие годы Джекоб оставался ее путеводной звездой, и она следовала за ним повсюду, так ни разу и не поинтересовавшись, существуют ли на свете другие пути-дороги и куда они ведут. Ни разу.

Пока остальные обитатели дома еще не вернулись с обеда, Лиска, вместо того чтобы сложа руки ждать известий от Джекоба, решила осмотреть одну московскую церковь, о которой ей рассказывал Орландо. Здешние церкви так не походили на лотарингские унылые каменные храмы. Московский бог был теплый, даже горячий, как окружавшее его золотое сияние, несмотря на печальные лица его святых, смотревших со стен темными глазами. Если этот бог так любит окружать себя золотом, он должен помогать искателям сокровищ.

Лиска намеревалась поймать извозчика, однако не успела выйти за ворота, как замерла, пораженная непривычным зрелищем. Все вокруг от мала до велика, включая кучеров на козлах, запрокинув головы, что-то высматривали в небе. Оказавшаяся рядом группа лотарингских туристов объяснила Лиске, что некая гувернантка из Лютеции видела летающего над Москвой волка, а сборщик налогов из Калиаса посоветовал Лиске заткнуть уши при появлении женщины с телом птицы.

Что же произошло за то время, пока она спала?

Лиска вернулась, чтобы расспросить работников на конюшне, однако дорогу ей преградил охранник с письмом от Джекоба. Конверт был маленький, какими обычно пользуются карлики, но рука, без сомнения, его.

Прежде чем вскрыть письмо, Лиска заперлась в своей комнате. Общие фразы – о погоде, здоровье и настроении – лишь подтверждали важность основного, невидимого послания.

Из всех видов тайнописи Джекоб предпочитал соловьиную. Выведенные перышком неприметного ночного певца, невидимые буквы обвивали видимые, как плющ. Достаточно было прошептать заклинание, чтобы они проступили:

В первых строчках послания Джекоб просил у Лиски прощения за то, что подсыпал снотворный порошок в ее гороховое пюре. Эти фразы, несколько раз перечеркнутые и переписанные заново, убедили Лиску в искренности признания и в том, что Джекоб действительно хотел ее защитить. Ложь давалась ему гораздо легче. Злость на Джекоба и Орландо, посмевших иметь от нее тайны, сменялась в душе Лиски страхом как за того, так и другого, пока наконец подо всем этим не зашевелилась любовь, словно просочившаяся сквозь витиеватые строчки. Лиска чувствовала ревность Джекоба и его стыд, желание спасти Орландо и желание смерти последнему. Проступающее сквозь страх мужество и любовь, любовь… столько любви, что она была вынуждена встряхнуть листок, пока буквы не расплылись от слез в чернильные пятна. За всеми этими объяснениями и извинениями будто крылось нечто сильное и громадное, что уже невозможно было спрятать.

Разумеется, Джекоб кое о чем просил. Она должна была помочь ему обмануть Орландо. Он хотел от нее слишком многого.

Лиска перечитала строчки, где говорилось о месте и времени встречи, а вот на указание сжечь письмо не стала обращать внимание. Решила сохранить на всякий случай.

Барятинский заметно расстроился, когда Лиска объявила ему, что обстоятельства службы вынуждают ее срочно покинуть Москву. Князь приказал упаковать пожитки Хануты и Сильвена – среди которых слуги, по счастью, не заметили вещей своего хозяина – в самые дорогие чемоданы и предложил Лиске своего персонального кучера. В отличие от царя Барятинский никак не мог привыкнуть к автомобилям и очень расстроился, услышав, что о транспорте Джекоб уже позаботился. Доставленного из кухни провианта хватило бы на два кругосветных путешествия. Хлеб, закуски, кулебяки, блины… Лиска пробовала на язык слова, словно изысканные блюда. Отныне их звук будет напоминать ей о городе, где она была по-настоящему счастлива.

Она пообещала заглянуть к Барятинскому, когда снова объявится в Москве, чтобы вернуть ковер царю. Она надеялась, что такая возможность ей представится, и что князя не арестуют по подозрению в сообщничестве, и что в конце концов они найдут Уилла, что она останется с Джекобом… или все-таки с Орландо? Даже на этот вопрос ответа Лиска не знала.

Гоил, дежуривший за афишной тумбой, исчез. Куда он подевался? Трудно было поверить, что Хентцау вдруг утратил интерес к гостям князя Барятинского.

• Предыдущая
• 64/77
• Следующая