Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль - Страница 22

• Предыдущая
• 22/224
• Следующая

на дне бассейна, свои грязные сорочки.

Дождь перестал. В ярком, ясном, хрустальном, без намека

на дымку свете слишком резко, пожалуй, вырисовываются ма

ленькие виллы, громоздящиеся по склонам холмов, и прямо

угольная масса Мон-Валерьена, за которой встает чудесный за

кат. Небо, бледно-голубое и бледно-желтое, похоже на русло

большой измельчавшей реки: голубые полосы — как будто

вода, желтые — песок, а по краям вздымаются белые тучи с

хребтами, залитыми расплавленным золотом.

Пора, возвращаюсь в Отейль за несколько минут до закры

тия ворот. Вот как выглядит эта процедура военного времени:

играет горн, задыхаясь, спешат запоздавшие, тяжелые солдат

ские башмаки шлепают по лужам, кучера повозок хватают под

уздцы своих лошадей; в воротах толкотня и давка: кто хочет

выйти, кто войти,— все уже смутно различимо в сгущаю-

73

щемся сумраке; и там, где только что виднелся кусок багряного

неба, исчерченного полосами лиловых туч, уже чернеют створки

запертых ворот, и поднятые вверх четыре рычага подъемного

моста маячат в синеве надвигающейся ночи.

Среда, 23 ноября.

Эта осада повергает в уныние, как трагедия, в которой никак

не наступит развязка. <...>

Пятница, 25 ноября.

Никогда еще, кажется, осенний пейзаж не был так хорош,

как в нынешнем году. Быть может, потому, что я больше, чем

когда-либо, в него всматриваюсь и мой взор неизменно устрем

лен на горизонт, туда, где находятся пруссаки.

Сегодня вечером я все глядел и наглядеться не мог на рас

стилающуюся до самого горизонта чащу кустарника и остатки

леса, розовеющие, точно вереск, в лучах заходящего солнца, на

ярко-лиловые холмы, на домики Сен-Клу, виднеющиеся сквозь

какую-то неописуемую голубовато-белую пелену, образованную

дымом уже целый месяц тлеющих там пожаров.

И небо над этим колористическим пейзажем было необык

новенное — огненно-вишневое со странными бледно-голубыми

прогалинами, напоминающими лазурь, которою Лессор распи

сывает свои фаянсовые тарелки.

Суббота, 26 ноября.

Нынче последний день открыты городские ворота. С завтраш

него дня Париж будет кончаться крепостным валом, и Булон-

ский лес окажется за его пределами. Но пока он еще не отрезан,

я хочу провести там весь день.

И вот сегодня, уже с утра, я на опоясывающей лес дороге,

повыше которой стоит человек с подзорной трубой и выкрики

вает: «Кто желает посмотреть на пруссаков? Их прекрасно

видно, убедитесь сами, господа!» Шагаю по валежнику, останав

ливаюсь перед грудами песка, перед печами для обжига угля,

над которыми подымаются струйки дыма, перед опустевшими

солдатскими шалашами — чудом мастерства и изобретательно

сти, с дверьми, сплетенными из веток и подвешенными на пет

лях из лиан.

Поминутно приходится перепрыгивать через большие рвы,

через насыпи с фашинами, через баррикады, образующие линии

обороны; я добираюсь до самого начала кольцевой дороги, по

которой выезжали на прогулку коляски, и передо мной, словно

74

в конце этой дороги, открывается Сен-Клу с обгоревшими до

мами и улицами, опаленными языками пламени.

Ворота Кателанского луга открыты. На лужайке расставлены

пушки, и артиллеристы показывают знаками, что нужно прохо

дить не задерживаясь. От Кателанского луга, под зелеными сво

дами прелестной дороги, пробегающей по берегу ручья, я на

правляюсь к Ботаническому саду. Там толпа ребятишек, жен

щин и мужчин ломает и калечит несчастные деревья, оставляя

за собою ободранные стволы, надломленные и скрученные жгу

том непокорные ветви, свисающие до самой земли, — возмути

тельный разгром, красноречиво доказывающий, какою страстью

к разрушению отличаются парижане. Проходящий мимо старик

крестьянин, любящий деревья, как их умеют любить в старости,

только горестно подымает глаза к небу.

На обратном пути я немного утешен видом большого острова,

защищенного кольцом воды и сохранившего в целости и непри

косновенности среди всеобщего опустошения свои кусты, де

ревья, свою английскую опрятность. По берегу озера, столь мно

голюдному когда-то берегу, прогуливается в одиночестве долго

вязый и тощий кюре, читая свой требник.

Спешу вернуться к пяти часам. На лугу, который тянется от

холма Монмартр и до Булонских ворот, расположились лагерем

солдаты. Как красиво это голубеющее скопление людей и ма

леньких белых палаток; и люди и палатки по мере удаления все

уменьшаются, и внизу у подножья холма, среди дыма походных

варилок, собирающегося облаком на горизонте, кажутся крохот

ными человечками и квадратными лоскутками холста; а по сто

ронам, как подпорки для кулис, вздымаются высокие деревья и,

словно в апофеозе перед падением занавеса, вырисовываются

вдали расплывчатые и неясные очертания церкви Сен-Клу.

Бьет пять часов. Спешат, толкаются. Образовался мешающий

движению затор из артиллерийских зарядных ящиков. Невда

леке от меня, на подъемном мосту, какой-то старик с перепугу

падает вниз. Я вижу, как четверо солдат несут его на плечах,

неподвижного, с безжизненно мотающейся головой. У него пере

ломан позвоночник.

Понедельник, 28 ноября.

Сегодня ночью был разбужен канонадой. Поднялся в одну

из комнат верхнего этажа.

На беззвездном небе вырисовываются ветви больших де

ревьев. По всему полукружью от форта Бисетр до форта Исси,

75

словно газовые рожки, вспыхивают маленькие огненные точки и

раздается раскатистый гул. Эти гремящие в ночном безмолвии

голоса смерти волнуют. Вскоре к грохоту металла присоеди

няются вой собак, тревожный людской говор, звонкое петуши

ное пение. Потом все смолкает: пушки, собаки, петухи, муж

чины и женщины — и, прислушиваясь, я улавливаю в насту

пившей тишине только звук далекой-далекой перестрелки, напо

минающей глухой стук весла о деревянные борта лодки.

Какое странное сборище людей бывает в омнибусе! Сколько

всякого военного люда разных чинов в родов оружия! Возле

меня сидит полковой священник-южанин с живым и мягким

взглядом; он мне рассказывает, что с момента закрытия город

ских ворот моральное состояние армии и мобильной гвардии

резко изменилось; причиной деморализации и уныния были

прежде мародеры, проститутки, а иногда и семьи бойцов,

все время переходившие от французов к пруссакам и обратно;

да к тому же солдаты чувствовали вокруг себя измену; те

перь же войска преисполнены доверия и готовы мужественно

сражаться.

Прохожу через Люксембургский сад. Подле большого бас

сейна — подвода с бочками, а у каменного борта собрались

мужчины в одних жилетах и свесились над водой ребятишки.

Подхожу поближе. Какие-то люди, стоя на коленях, тянут ог

ромный невод; своими пробковыми поплавками он задевает ле

бедей, и вспугнутые птицы встревоженно и сердито взлетают

над водой. Из бассейна вылавливают рыбу, чтобы накормить

Париж; над взбаламученной поверхностью воды вскоре появ

ляются сети с карпами и гигантскими сазанами, которых тут же

бросают в стоящие на подводе бочки.

Нужно обладать поистине немалой ловкостью, чтобы вы

браться из сада, не столкнувшись с солдатами Национальной

гвардии, которые выделывают различные пируэты, упражняясь

в приемах штыкового боя.

Против входа в бальный зал Бюлье, заслоняя украшенную в

восточном вкусе дверь, на которой значится сейчас: «Лазарет,

филиал госпиталя Валь-де-Грас», остановилась огромная по

возка, с которой какой-то человек сгружает матрасы, забрасы

вая их внутрь помещения, точно охапки соломы.

• Предыдущая
• 22/224
• Следующая