Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 37

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая

Похороны бабушки.

Мама, отец, Рози и я сегодня поработали одной командой и умудрились устроить бабушке хорошее прощание. В церковь пришло достойное количество народу, что меня удивило, поскольку бабушка не очень жаловала гостей. Предпочитала общество Радио-4. Она была знаменита тем, что не пускала никого на порог, если гости оказывались невнимательными настолько, что являлись посреди дневной радиопьесы.

Играли гимны «Благая милость» и «Вперед, Христово воинство». Берт Бакстер громко подпевал, почти заглушая всю остальную конгрегацию. Ему явно нравится петь в церкви, что довольно странно. Наблюдая за Бертом, я не мог не думать с тоской, что вместо бабушки умереть следовало ему. Викарий произносил множество невероятных глупостей о том, что бабушка как родилась во грехе, так и умерла в оном.

Все, кто знал бабушку, совершенно убеждены, что она никогда не была способна согрешить. Даже соврать толком не умела. Когда я однажды спросил у нее, сходят ли у меня прыщи (а мне было, наверное, лет пятнадцать), она ответила:

– Нет, физиономия у тебя – по-прежнему как жопка у божьей коровки. – Время от времени она пользовалась такими мягкими непристойностями, но грешницей определенно никогда не была.

Мне не хочется думать о том, что сейчас бабушка лежит под землей, где одиноко и холодно. И все равно – по крайней мере, ее никогда не грабили ни на улице, ни дома. Теперь все это ей уже и не грозит.

Поминальный чай подавали у нас дома. Мама не спала вчера почти всю ночь – мыла, чистила и пыталась свести пятна с ковра в гостиной.

Отец заменил все перегоревшие лампочки и починил поплавок в бачке, так что теперь в уборной можно смывать как полагается.

Вчера вечером зашла выразить соболезнования Таня Брейтуэйт и любезно предложила разморозить вегетарианских пирожков, которые хранятся у нее в холодильнике. Она сообщила нам, что Пандора отменила свою лекцию и собиралась прийти на поминки, прихватив шесть бутылок шампанского из «Маркса и Спенсера»:

– Пандора верит в то, что смерть следует праздновать. Она рассматривает ее как новое приключение, а не как скучное окончание жизни.

Позвонил Берт Бакстер и спросил, когда начнется служба, тем самым напомнив маме, что в доме нет свеклы. Поэтому Рози вручили персональную сирену на случай нападения и отправили в лавку мистера Патела за баночкой свеклы.

В полночь я смотрел, как мои родители расстилают на обеденном столе белую скатерть, – стол даже пришлось раздвинуть на всю длину. Пока они хлопали уголками и расправляли складки, каждый на своем конце, меня внезапно посетило чувство, что я – член семьи.

Рози очень мило составила букет из нарциссов и фрезий, и все ее хвалили. Даже пес вел себя пристойно. Когда семейство наконец улеглось спать, дом выглядел идеально: все стояло на своем месте, и мы, Моулы, могли держать голову высоко. Бабушка нами гордилась бы.

После службы мы с Рози побежали вперед остальных гостей, чтобы снять с сандвичей и сосисок в тесте полиэтиленовую пленку.

Пандора сидела перед нашим домом в своей машине. Мы налили в ванну холодной воды и опустили в нее бутылки с шампанским.

Пандора выглядела изумительно строго в своем элегантном черном костюме. Вместе с тем ужаса перед нею я уже не испытывал, поэтому мы смогли общаться как друзья, на равных. Она сделала мне комплимент, заметив, что я неплохо сейчас выгляжу, и даже одежду мою похвалила. Пощупала пальцами лацкан моего темно-синего костюма без подкладки из «Некста» и сказала:

– Добро пожаловать в девяностые.

Дом вскоре наполнился гостями, и мне стало некогда – я обходил всех с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Сначала все просто стояли, не зная, что сказать, и опасаясь выказать неуважение к покойнице. Затем Пандора сломала ледок, предложив тост за бабушку.

– За Эдну Моул, – сказала она, высоко подняв бокал, – женщину высочайших принципов.

Все чокнулись шампанским и выпили, и скоро раздался смех, а я пошел выуживать из ванны новые бутылки.

Мама порылась в серванте и достала альбом с фотографиями. Я изумился, увидев бабушкин снимок в двадцать четыре года. Выглядела она дерзко – темноволосая, с прекрасной фигурой, она смеялась и толкала велосипед вверх по склону. Рядом стоял человек в кепке – у него были большие усы, и он щурился на солнце. Это был мой дед. Все отметили, как я на него похож.

Отец вытащил фотографию из альбома и ушел с нею в сад. Он сел на качели Рози, а через некоторое время и я вышел следом. Он протянул мне фотографию и сказал:

– Теперь я сирота, сынок.

Я обнял его за плечи, а потом вернулся в дом. Поминки превратились в вечеринку. Все истерически смеялись над фотографиями из альбома. Я на морском побережье, падаю с ослика. Я в подержанной форме юного бойскаута на три размера больше. Я в шесть месяцев, валяюсь голышом на коврике в форме полумесяца перед газовым камином. Я в возрасте двух дней, вместе со своими осклабившимися молодыми родителями, прямо в роддоме. На обороте маминым почерком подписано: «Наш дорогой малышок, два дня».

Там была фотография, которой я раньше совершенно точно не видел. На ней – мать, отец, бабушка и дед. Сидят в шезлонгах и смотрят, как я, лет примерно трех, играю в песочке. На обороте надпись: «Ярмут, первый понедельник после Пасхи».

Рози сказала:

– А почему меня на снимке нет?

Берт Бакстер ответил:

– Потому что тебя, черт подери, еще на свет не народили.

В семь часов Иван Брейтуэйт предложил проводить самых престарелых соседей моей бабушки до их пенсионерских особняков, пока они еще в состоянии передвигаться.

А остальные продолжали веселиться до одиннадцати. Таня Брейтуэйт, которая девять лет была вегетарианкой, сломалась и съела сосиску в тесте, а за ней – еще одну.

Мама с отцом танцевали под «Ты потеряла эту любовь». Между ними и линейка не протиснулась бы.

Мы с Пандорой смотрели, как они танцуют. Она спросила:

– Так они, значит, снова вместе?

– Надеюсь, – ответил я, глядя на Рози.

Как я уже сказал выше, неплохое получилось прощание.

Олд-Комптон-стрит.

Я вернулся к себе в комнату, где все мое общество – книги и боксерские трусы. Брюки я отдал человеку, продававшему журнал «Важный вопрос». Из собственного белья соорудил себе подушку и спал прямо на полу. Мне раньше часто было интересно, каково монахам, давшим обет безбрачия, жить в своих голых кельях. Теперь, благодаря предательству и ограблению, я это знаю.

Утром пошел в «Дикари» помочь убраться на кухне. Там был сам Дикар – его выпустили из клиники для алкоголиков, он теперь выглядел свежим, подтянутым и прихлебывал из стакана минералку. Дикар выразил мне соболезнования по поводу всех моих утрат и сказал, что на чердаке над рестораном свалена какая-то старая мебель, которую можно забрать.

– Не стесняйся, пацан, – сказал он.

Никак не могу привыкнуть к этому новому доброму филантропу Динару. Все время чудится, что это, должно быть, его брат-близнец, недавно вернувшийся из миссии в Амазонии.

Моя комната теперь обставлена банкетками в стиле рококо и столиками с крышками под мрамор, они все в подпалинах от сигарет. Очевидно, все это выбросили, когда в ресторане к власти пришел Дикар. Теперь я сплю на двух банкетках, составленных вместе. В головах у меня – ангелы, в ногах – херувимы. Роберто подарил мне немного посуды, утвари и столовых приборов. Сегодня утром большинство моих коллег принесли на работу всякую всячину и внесли в Фонд помощи Адриану Моулу. Я готовлю на конфорке, к которой подведен газ из баллона, и читаю при свете поддельного канделябра – и то и другое мне пожертвовал Луиджи.

Утром позвонил домой. Отец мой по-прежнему там, живет во грехе с моей матерью. Мама сказала, что Бьянка и Маффет намерены открыть инженерный кооператив под названием «Дартингтон и Маффет».

• Предыдущая
• 37/42
• Следующая