Выбери любимый жанр

Николай Крючков. Русский характер - Евграфов Константин Васильевич - Страница 39

Изменить размер шрифта:

Герой моего романа

Из воспоминаний Лидии Крючковой

Недалеко от Москвы, на невысоком холме, раскинулась деревня, где я родилась. Ее окружали густые леса. И удивительным украшением тех мест была березовая роща. Перед нами, детьми, открывался чудесный мир гармонии и покоя. Я и сейчас вижу свежее сверкающее утро, цветущий летний день, алмазные грани заката и ночное небо, полное звезд. Слышу разноголосый щебет птиц и таинственные звуки леса.

Но как-то сразу все это оборвалось и сменилось воем бомб, разрывами мин и снарядов. На улицах появились солдаты в чужой форме с автоматами в руках и гранатами за поясом. Заходили в избы. Когда мама видела этих солдат у калитки, она быстро укладывала меня и двух моих маленьких сестер в постель и натирала наши лица и руки чесноком, чтобы появились красные пятна. Немцы очень боялись заразы и, увидев нас в постели с раздраженной кожей, зло лопотали что-то и быстро убирались.

Жизнь, казалось, замерла. Единственным утешением для нас стали книги. Дома была неплохая библиотека. Тогда я по-настоящему пристрастилась к русской классике: Толстой, Тургенев, учила стихи Пушкина, Некрасова, Лермонтова.

И еще у меня был безмолвный друг – развесистый дуб, на который я смотрела из окна и вспоминала, как мы до войны собирались у него гурьбой на наши незатейливые детские игры. Он защищал нас и от дождя, и от жаркого солнца. Теперь он казался мне таким же грустным, как и все мы. В своей родной деревне мы боялись выйти даже на улицу.

Старики, кажется, были уже равнодушны к смерти, поэтому они не боялись иногда ходить в соседнюю деревню и даже в лес. Однажды соседка старушка пошла зимой через лес и набрела на парашют. Она свернула его и стала искать человека. Она нашла девушку с отмороженными пальцами и сумела привести ее домой. Об этом она рассказала некоторым соседям, зная, что те не выдадут своего человека. Я хорошо помню, как мы с мамой носили ей еду. Помогали ей многие из нашей деревни.

И вот когда этих мародеров погнали от Москвы, они пытались унести и увезти все, что не могли разрушить, и уничтожить все, что попадалось им на пути. Мы не видели ни утренней зари, ни вечернего заката – мы видели только пламя огня, которое вздымалось к небу. Это был ад, который они сами себе уготовили и в котором нашли свой конец.

Мы были потрясены, когда узнали, что в десяти километрах от нас немцы согнали всех жителей деревни вместе с детьми в один сарай и сожгли. Каким-то чудом удалось спастись одному мальчику, которого нашли потом наши солдаты, и он стал сыном полка, в котором служил его отец. И еще удалось спастись с семьей родной сестре моей мамы. Ее дом был за околицей, и она успела уйти с пятерыми детьми в лесные болота. Но, видно, беда шла по пятам этой семьи. Когда ее перевезли в наш дом, дети с матерью лежали в тифу. Только мой двоюродный братик Юра был на ногах. Как-то он выбежал во двор, и через некоторое время я услышала взрыв. Я выскочила из дома и увидела Юру в луже крови – он подорвался на мине.

Но постепенно жизнь начала входить в мирное русло. Вот тогда я впервые – это было в конце 1943 года – увидела Николая Афанасьевича Крючкова в фильме «Трактористы». Для многих зрителей в то время актер-человек ассоциировался со своей ролью. Я не была исключением. Для меня Клим Ярко и Николай Крючков были одним человеком. Реальным, существующим в жизни героем. Мне казалось, что он пришел из другого мира. На экране была представлена такая жизнь, которую мы в своей деревне не видели и даже не ощущали.

Для меня Ярко-Крючков был человеком, который все умеет и все делает сам: и работает лучше всех, и поет, и танцует. Он везде и во всем «первый парень». Он хорошо знал и трактор, и танк. Но главное в том, что он показался мне реальным героем, которых мне видеть не приходилось. Тем более что кино нам почти не показывали, и единственным увлечением, как я уже говорила, были книги. Вот эти книги и создавали мой духовный мир, а литературных героев я принимала за реальных людей.

Я учила наизусть «Евгения Онегина» Пушкина, внимательно, с карандашом в руке, читала «Войну и мир» Толстого и «Накануне» Тургенева, выписывала фразы, монологи, диалоги. Многого я, конечно, не понимала, но все же эти книги формировали во мне романтическую натуру. И я сверяла своих знакомых с литературными героями, искала в них какие-то общие черты, потому что искренне считала (и до сих пор считаю), что такие люди есть и в реальной жизни. И действительно, у нас много таких людей. К ним я отношу и самих авторов литературных и драматических произведений: с богатой душой, сильным воображением, которые приносят людям своим творчеством радость и счастье, делятся с ними своими мыслями. А уж если кто с ними находится в близких отношениях, то это для них должно быть великим блаженством, подарком судьбы: повезло же им общаться с такими людьми!

У меня до сих пор к русским писателям «золотого века» самое живое чувство сопричастности к их судьбам. Я им так же благодарна, как, скажем, своим родителям, за то, что они воспитали во мне «чувства добрые». И вот я «встретила» одного из таких людей на экране. В жизни же мы встретились много позже.

После войны к нам приехал брат матери Василий Иванович, который работал начальником типографии на «Мосфильме», и позвал меня с собой в Москву для продолжения учебы. С его помощью я сдала экзамены в художественное училище при «Мосфильме». Училище я закончила с отличием и была направлена на работу в лабораторию «Мосфильма» установщицей света. Тогда цветное кино только начиналось, и работа была очень интересной и увлекательной, но вскоре мне предложили участвовать в разработке оригинального метода комбинированных съемок, на что ушло десять лет. А когда закончила курсы ассистентов режиссера при ВГИКе, то стала работать уже по этой специальности.

Так получилось, что за семнадцать лет моей работы на «Мосфильме» мне ни разу не удалось встретиться с кумиром моей юности – Крючковым.

И вот в 1963 году меня назначают ассистентом режиссера кинокартины «Капроновые сети», на одну из ролей в которой был приглашен Николай Афанасьевич. К этому времени я, конечно же, видела уже все фильмы с его участием. Вспоминая о его ролях, настраивалась, конечно, на не совсем обычную встречу. И очень волновалась. Но когда он появился в студии, лучезарный, простой, открытый, с веселой улыбкой, то обстановка сразу же стала такой, будто свежий ветер разогнал и унес с собой все волнения. Осталось ощущение его душевного тепла и солнечного света.

Он дал согласие сниматься, но ему надо было согласовать дни съемок, так как он одновременно был занят на Ялтинской киностудии. А мы должны были работать в Каневе, на Днепре. Когда все обговорили, меня попросили пройти с ним в костюмерную, чтобы посмотреть костюмы. Пока шли по коридорам, он задавал всякие вопросы, касающиеся будущего фильма, и в частности спросил:

– Для роли, думаю, мне нужен мотоцикл. Как вы считаете?

Я удивилась.

– Наверное, – говорю, – об этом нужно советоваться с режиссером.

И все. Он уезжает в Ялту, а я с экспедицией – в Канев. Через месяц Николай Афанасьевич приезжает к нам больной. Ему вызвали в гостиницу врача. А потом я позвонила ему, справилась о здоровье и спросила, когда он будет готов к съемкам. Он попросил, чтобы я зашла к нему. Я сказала, что по номерам не хожу, и пожелала ему скорее выздоравливать.

Мы жили в одной гостинице, и на следующий день, проходя по коридору, я увидела его стоящего у окна. Заложив руки за спину, он смотрел на реку. Я спустилась вниз, купила две груши, вернулась и вложила ему эти груши в руки. Он посмотрел на меня так, будто я положила ему на ладони камни.

Через некоторое время он подошел ко мне в ресторане, где мы обедали, и спросил:

– Что с вами? Я вижу, с вами что-то происходит. Может, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Со мной? Ничего не происходит, – сказала я. – Разве что вот письмо от мамы получила. Что поделаешь – полгода не увидимся. Поплакала немного. И фрукты, которые я послала, испортились…