Погоня на Грюнвальд - Тарасов Константин Иванович - Страница 72
- Предыдущая
- 72/78
- Следующая
И он стал засыпать, ощущая, как тушатся память и чувства, рассеиваются разные лица, и понял, что дзяды несут его в мягкую, древнюю колыбель. Вот положили, накрыли шкурой, колыбель качнулась, дзяды раскачали ее, сердце сжалось в ожидании падения, удара, боли, и вдруг что-то острое, ледяное – жало стрелы или лезвие корда – насквозь пронзило его. Он вскинулся, крикнул: «Воздуха мне, коня мне!» – и оказался на крыльце старого Трокского замка. Черный конь в нетерпении кусал удила; он прыгнул в седло, сзади заржали кони дзядов – и сорвались, погнали через луга, нивы, речные броды, и через поля, где рубился в битвах, и по воздуху над скрещениями дорог, над Кревской башней и Гродненским замком, над зеленой землей, пустынями болот, черным разливом Немана, над пожарищами, могилами, городами, над пеленой густых вечерних туманов, вверх, в небо, в позлащенную солнцем высь; быстро летели кони, звенела синяя твердь, вспыхивали и гасли искры, и в сердце отдавался перестук копыт, который отставал, затихал, затухал, пропадал в извечной немоте – и пропал навсегда.
Через десять дней по смерти Витовта в нарушение его последней воли великим князем был избран Болеслав Швидригайла. Без малого сорок годов ждал он этой минуты и с рвением стал гнуть свое наперекор Ягайле. Сразу же развязал войну с поляками за Подолье, тут же заключил мир с крестоносцами, когда они пошли войной на Польшу, вопреки унии, назначал наместниками и брал в свою раду православных. Уния Городельская растаптывалась неукротимым князем с удовольствием; полувековые усилия поляков привязать Великое княжество к короне разрушались без всяких оглядок. Слова на Швидригайлу не действовали, и потому образумить зарвавшегося младшего брата решил Ягайла. Королю было восемьдесят лет, дорога далась ему нелегко, он прибыл в Вильно утомленным и злым.
– Брат мой, ты не представляешь, как я радуюсь твоему приезду,– сказал Швидригайла за торжественным столом, и, действительно, вид у великого князя литовского был счастливый.– Мы без всяких проволочек решим уйму дел.
– Надеюсь,– осторожно ответил Ягайла. Бурная радость брата слегка его озадачила.
– Ты надеешься, а я в этом уверен,– заявил Швидригайла и засмеялся.– Наконец-то мы решим вопрос о Подолье и пересмотрим унию, потому что я не вижу причин быть в подчинении у поляков.
– Едва ли это возможно,– сказал Ягайла с такими интонациями, которые означали, что это невозможно никогда.
– Возможно все,– возразил Швидригайла, и король очутился в подземелье, причем в том самом, где полвека назад держал его князь Кейстут за сговор с крыжаками. Правда, темница сейчас была обставлена в соответствии с королевским достоинством узника. Ягайла понял, что младший брат мстит ему за свое восьмилетнее заключение в Кременце и готов продержать его в этом склепе до смерти. Упорствовать не имело смысла, вскоре король сломился, его письмо отвезли в Краков, и радные паны, спасая жизнь и честь Ягайлы, а также остатки унии, согласились с утратой Подолья и самостоятельной линией великого князя Литвы.
Король обрел свободу, но это стало ошибкой Швидригайлы, поскольку развязало руки его противникам. Незамедлительно поляки и бояре-католики составили заговор, решив передать княжеский венец Жигимонту Кейстутовичу.
Особенно усердствовал в заговоре князь Семен Гольшанский, севший после гибели Льва Вяземского княжить на Вязьме. Дочь Семена была женой Ягайлы, и князь Семен старался, чтобы кто-либо из его внуков – Вацлав или Казимир – взял впоследствии венец Великого княжества.
Швидригайлу пригласили в Брест на съезд с Ягайлой и великим магистром. Не чуя подвоха, он выступил в путь с малым отрядом охраны. В Ошмянах на Швидригайлу внезапно напал отряд Гольшанского. Великий князь едва спасся бегством, и бежал он в Витебск. В Вильно же сел великим князем Жигимонт Кейстутович. В стране стало два правителя, немедленно началась междоусобная война. Запылали Менск, Молодечно, Борисов, Заславль, Орша. Силы соперников были равны, и ни один не желал уступить власть миром.
В 1434 году, по смерти Ягайлы, когда в Польше правители радные паны, Швидригайла задумал реальный, на его взгляд, план для возвращения короны великого князя. Он решил осуществить намеченную Витовтом унию церквей. Как исполнитель желания римской церкви он мог рассчитывать на поддержку папы, а как противник Городельской унии —на помощь императора Сигизмунда и Тевтонского ордена. Но для возглашения церковной унии необходимо было согласие митрополита Литовской Руси Герасима, бывшего смоленского владыки. Швидригайла начал договариваться с ним и одновременно разослал западным королевским дворам письма, что готовит объединение церквей. Император Сигизмунд сразу же пообещал ему королевскую корону. Орден направил просительное письмо в Рим. Из Рима незамедлительно пришли письма каменецкому епископу, чтобы помирил противоборствующих великих князей, и Герасиму с благословением на унию.
Польские паны не могли согласиться на коронацию
Швидригайлы – это означало бы отпадение Великого княжества от Польши, а Жигимонт Кейстутович не желал впускать соперника в Вильно. В белорусских городах, где Швидригайла считался защитником православия, принять корону из рук императора-католика, да к тому же немца, никак было нельзя. Герасим, чувствуя, что старания о союзе с католической церковью лишат его доверия среди православного духовенства, отказался помогать Швидригайле. Зная мстительность великого князя, он даже вошел в заговор со смоленскими боярами о выдаче Швидригайлы Жигимонту Кейстутовичу. Но смоленский наместник Юрий Бутрим выдал заговорщиков, Герасима отвезли в Витебск к Швидригайле.
Долго двоевластье длиться не могло, и настал час встретиться в поле, решать спор битвой. Первого сентября 1435 года противники встретились на реке Святой. Жигимонту Кейстутовичу поляки придали в помощь восемь тысяч рыцарей. Швидригайла вывел пять хоругвей – смоленскую, витебскую, полоцкую, Мстиславскую, киевскую. Ему подсоблял князь Жигимонт Корибут, приведший отряды силезцев, чехов и ракушан. И еще пришли на подмогу ливонские хоругви и хоругвь шведов.
Что-то роковое было в натуре Швидригайлы, печать неудачи обязательно ложилась на все его важные дела. В преддверье битвы он не удержался совершить кровавое безумство, бессмысленную, жестокую казнь, оборвавшую приязнь к нему православных полков. По его приказу митрополит Герасим на рыночной площади у моста через Витьбу был сожжен живым на костре. Боевой пыл православных литвинов угас.
Но войска сошлись, тысяч за тридцать людей построились гуфами и ждали знака на рубку.
Андрей Ильинич шел в полоцком полку предхоругвенным. Присматриваясь к стоявшим напротив хоругвям поляков, томился тяжелыми предчувствиями. Привел на эту битву старшего сына и теперь жалел, что не оставил его дома. Все возникал перед глазами Мишка Росевич, каким запомнился в утро Грюнвальдской битвы, когда, угадав судьбу, прискакал прощаться. Странен, грустен был его взгляд, не сулил счастья. Но и без таких мрачных знаков не было у Андрея веры в добрый исход дня. Не чувствовал за Швидригайлой правоты: мечи обнажались не ради правды – ради рвения князя на трон. Все противно перепуталось: вечные враги – немцы сейчас были союзниками, силезцы и ракушане, которые под Грюнвальдом были наемниками немцев, сейчас тоже стали союзниками, поляки же и свои литвины-католики теперь были врагами. Нет, здесь не будет победы; князь сжег Герасима, тот проклял его, сгорая; за Князев грех теперь хоругвям расплачиваться. Не верил Андрей, что выйдет из этой рубки живым.
Гуфы Жигимонта Кейстутовича вдруг ощетинились копьями, ощерились мечами и, набирая разгон, пошли вперед; им навстречу припустили рысью полки Швидригайлы и Корибута; с обеих сторон всплеснулась злоба, с обеих сторон загремело: «Бей! Руби!» – и столкнулись, ударились.
Когда выдалась минута, Андрей оглянулся подбодрить сына, но Иванки в седле уже не было: он лежал на земле с кровавой метиной на виске. Андрей ужаснулся, бросил меч, прыгнул к сыну, ножом взрезал ремни панциря – и припал слушать сердце. Сквозь лязг, ржание, крики, топот, звон, стоны услышал слабый стук. Первенец, их с Софьей ангел, наследник, любимец стоял на пороге смерти. Он поднял сына на руки и пошел прочь с бранного поля, где искали себе добычу секиры, копья, стрелы и чеканы. Шел средь разлива сечи – безоружный, беззащитный, усмиренный. Свет затмился, Андрей видел лишь бескровное лицо сына, следил, держится ли в теле душа, и не понял, не поверил, удивился, когда почувствовал теменем тяжелый, жаркий злой удар меча.
- Предыдущая
- 72/78
- Следующая
