Перст судьбы - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 39

• Предыдущая
• 39/89
• Следующая

Велемила снова потянулась к заволоке — посмотреть, сильно ли стемнело. И услышала, как скрипнула дверь, потом застучало в сенях — кто-то отряхивал снег. Свои все дома, но собаки не лаяли — стало быть, частый гость, привычный. Или…

Вскочив, девушка метнулась к двери, и как раз в это время раздался тяжелый, многозначительный и размеренный стук.

— Кто там? — вскрикнула она.

Все женщины в избе разом замолчали и застыли кто как был.

— Корочун! — раздался глуховатый, уверенный и веселый голос. — Отворяйте, а не то всех съем — и старух, и молодух, и девок!

Женщины переглянулись, раскрыв рты. Остряна пискнула, крепче прижав к себе ребенка. Все они подумали одно и то же, причем каждая решила, что этого не может быть. Но Велемила уже распахнула дверь. И завизжала, прыгая на месте. Света из избы падало мало, но ей и не требовалось много, чтобы узнать пришедшего. За порогом, обсыпанный снегом, в длинном кожухе, огромный, как медведь, в сдвинутой на затылок шапке, стоял ее старший брат Велем.

Тут же ее словно вихрем отшвырнуло от двери. Сунув младенца Ложечке, Остряна пролетела через избу и бросилась на грудь Велему, что-то неразборчиво причитая, не то плача, не то смеясь. Обладая нравом довольно неуживчивым и недоверчивым, мужа она любила и в роду прижилась даже легче, чем ожидали. Вероятно, благодаря мудрости Милорады, которая в дела женатых сыновей не совалась, а припасы распределяла по числу едоков в доме. А еще благодаря самому Велему, который уважал знатный род, ум и любовь к нему молодой жены, но садиться себе на шею не позволял и не давал Остряне забыть, кто хозяин в доме. Это положение ее устраивало, и они жили ладно и мирно, не считая приступов ревнивой досады, иногда с Остряной приключавшихся. Велем все-таки был статный и сильный, не так чтобы красивый, но привлекательный и общительный молодой мужик, а при его высоком роде и богатстве многие девушки, не говоря уж о молодых вдовах, охотно пошли бы к нему в дом второй женой.

Хоть и был Велем здоровенным, будто бортевая сосна — так о нем говорила старая киевская воеводша Елинь Святославна, — но под натиском Остряны пошатнулся, потом обхватил ее, оторвал от пола и так шагнул через порог, неся жену в руках, и снова поставил перед печью. Тут и остальные женщины, опомнившись, радостно загомонили, окружили его, то отряхивали снег, то пытались стянуть вотолу и кожух, то обнимали, отпихивая одна другую, и целовали его холодную бороду с тающими снежинками. Велем радостно обнимал сразу двух или трех — жену, мать, сестер, невестку, даже Ложечку, которая попалась под руку. Все кричали, причитали, гомонили, так что ни слова было не разобрать.

— Да дайте ж мне хоть нового князя словенского глянуть! — взывал Велем, но гордая Остряна уже протягивала ему рожоное дитя.

Поскольку по пути домой Велем проезжал и Словенск, и Дубовик, где жила замужем самая старшая дочь Домагостя, Доброчеста, главные домашние новости он уже знал. Однако Гостята, еще не знакомый со своим отцом, обнаружив себя во власти чего-то огромного, холодного и пахнущего чужим, принялся орать.

В сенях уже топали и переговаривались челядинцы, вслед за Велемом приведшие сани, перед домом тянулся со льда реки целый обоз, раздавались крики. Велем водил с собой в теплые края дружину из пятидесяти человек, часть из которых брал из Дубовика и там же оставил, часть была из ладожан. Из бывших жителей Вал-города, оставшихся без крова и пожитков, пятеро мужиков и шесть женщин разного возраста с детьми осели у Домагостя: женщины помогали по хозяйству, где хлопот с несколькими гостиными дворами всегда хватало, а мужчины служили гребцами и воями в дальних торговых поездках, в последнее время случавшихся каждый год.

Наконец и Домагость, растолкав женщин, обнял любимого сына.

— Тебя прямо не узнать! — приговаривал он, оглядывая новую одежду Велема — козарский войлочный кафтан, богато отделанный шелком, кожух, крытый какой-то узорной тканью. — Такой большой-набольший стал!

— В Киеве теперь говорят — боярин! — с важностью пояснил Велем. — Большой муж богатый, стало быть.

— Это по-какому же?

— По-саварски. Правда, Тур говорит, что буем-ярым мужика всегда у них на Полянщине звали, вот и вышло сперва «буяр», потом и «бояр». Но у них там и савары, сколько они помнят, водятся, не разберешь. Ну а парни где? Не пришли еще?

— Сегодня должны. Все ушли, кроме отца. Теперь вот ты у нас еще мужик в доме! — Милорада, прослезившись от радости, снова припала к груди Велема. В отличие от Кевы, родившей трех сыновей, у нее Велем был единственным.

— Да я тоже в лес думаю пойти, только не сразу, а чуть погодя, как дома пообживусь немного и дружина отдохнет. Нам теперь куницы да лисицы знаешь, батя, как нужны! Все расскажу, только дайте в рот положить что-нибудь. С утра не евши.

— Да как же ты ехал-то, под самый Корочун! — Милорада, опомнившись от первого удивления, всплеснула руками. Молчана, Ложечка и Яромила уже несли все, что было приготовлено, и расставляли вокруг Велема, будто праздничные требы вокруг идола могучего божества. — Мы уж думали, теперь до весны, как реки вскроются…

— Да меня ледостав на Вечевом Поле застал, возле Свинческа. Я там и думал пристать, меня Веледар обещал приютить по старой дружбе, а глядь — от Станилы люди приехали, к себе зазвал и целый месяц не пускал. Как лед встал, я от него еле вырвался, да тут не сильно разгонишься. На Волхове в каждом жилье по три дня держали — всем все расскажи, всем все покажи, а то и подари чего-нибудь по-родственному! Думал, разденут по дороге до исподки! У нас же везде теперь родня, с самого Станилы начиная! У Вышени седьмицу жил. Не выпускал, хрен бородатый, обидеться грозил. Чего-то ему от меня надо было, а чего — я не понял.

— Чего надо — ты зять его любезный! — Милорада усмехнулась. — Любимого внука отец!

— До сына не давал добраться поскорее. Так чего — с ней не решили? — Велем кивнул отцу на Велемилу в волчьих шкурах, стоявшую возле него с радостным лицом. — Я уж думал, деву дома не застану, что этой осенью все и сладится.

Поняв, о чем он, девушка помрачнела и отвернулась. Обручение с плесковским князем, которое пару лет назад заставляло ее сиять от гордости и счастья, превратилось в позор. Любой признал бы, что она уже взрослая и всем взяла. То, что жених так долго тянул со свадьбой, теперь выглядело почти оскорблением и ей, и всему роду.

— Жених тебя ждет, — с досадой ответил Домагость. — Без тебя никак.

— А я что? — возмутился Велем. — Я, что ли, их вокруг дуба водить стану и снопы стелить? Ну, Вольга, ты у меня дождешься! Как Корочун пройдет, поеду к нему словом перемолвиться!

— Ты с ним раз уж перемолвился, — мрачно буркнула Велемила, намекая на давнюю встречу этих двоих, когда Вольга увез из дома Дивляну.

Велем тоже помрачнел. В тот раз он силой отнял у Вольги свою сестру, теперь, похоже, силой будет навязывать другую. Что за пряха им так криво напряла?

— Дивляна-то как? — спросила Яромила.

— Ничего вроде. Девчонка у нее растет. Аскольд все мальчонку ждет, но пока нет. А может, мне не сказали, но на глаз не заметно.

— Не обижают ее там?

— Не жаловалась. Воеводша старая ей прямо как вторая мать, советом помогает, с внучкой няньчится.

— С чьей внучкой? — не поняла Милорада.

— Со св… сестры своей, Аскольдовой матери! — нашелся Велем. — Она, Елинь Святославна, сестра Аскольдовой матери покойной, княгини Придиславы. А их мать, прежняя княгиня, была Предслава Всеволодовна — по ней и Дивлянину девчонку назвали. Только печаль у них у обеих: Белотур из Киева уехал! Сидят вдвоем, носами шмыгают.

— Это куда? — удивился Домагость. — Что — совсем уехал?

— Совсем! Он женат на дочери радимовского Заберислава, помнишь? И сын у них один, Ратеня, Ратибор, справный отрок, Витошке нашему одногодок. А сын Забериславов, Радим, весной погиб.

— Как — погиб? — охнули женщины, по рассказам Велема хорошо помнившие молодого радимичского княжича.

• Предыдущая
• 39/89
• Следующая