Семейщина - Чернев Илья - Страница 48
- Предыдущая
- 48/207
- Следующая
Ох и взъярился же Дементей Иваныч, узнав от досужих людей о проделке родителя:
— Эт-та удружил! Коней ни за что ни про что чужому дяде подарил… ухайдакал коней! Старый черт, надо ему было соваться! И каких коней-то!.. Нет, воистину господь на старости лет ум отнял… Каких коней загубил зря!
Он сказал себе и повторил сынам своим:
— Ну, теперь хватит! Как вы хотите — я разоряться из-за полоумного старика дальше не могу, не стану: ушумкается мало-дело канитель эта — делюсь. И вся недолга. Хватит!
Не мог, не хотел простить он батьке ни потери коней, ни, главное, помощи красным, большевикам, которые у него же, Дементея хлеб выгребать опять придут.
— На свою голову… Он же без хлеба сидеть будет. Пусть-ка самолично брат Андрей поглядит, как его родитель тут управляется!.. Да где Андрей?.. Куда запропастился?..
Бушевал Дементей Иваныч с вечера, не перекипел и к утру… Недосужно ему было сейчас оглядываться назад, в прошлое. Не было стыда, жадоба росла в нем, заслоняла все остальное, — ровно омут какой, затягивала. Злой-презлой вышел он раненько на крыльцо — проснулся от гудящего шума…
— Японский ероплан!
Выбежал народ в чем был на улицу, облепил заплоты, многие на сараи влезли, охлопни оседлали, — во все глаза следят за стрекочущей по небу птицей.
— Не смертный ли час настал, — спаси и помилуй! — крестились старухи.
— Он те помилует!
Но воздушный разведчик уже растаял в воздухе.
Дымно повис мороз над Тугнуем. А по тракту, в морозном тумане, идут к околице, в сторону Завода, закутанные в меховые стоячие воротники — плечом к плечу — все в желтом, все как на подбор, коротконогие солдаты. Не идут, а бегут японские невидаль-солдаты, — от лютого мороза спасенья нет… Прошибает непривычных через меха сорокаградусный, — трескоток только под желтыми сапогами раздается по деревне.
Лютая нынче зима!
От сборни в улицы и проулки искрой пробежала весть, от которой у людей подсекались ноги:
— По тракту японец деревни палил… Со всех сторон разом поджигал… обливал керосином… И нас не помилует!
Прострочил, — отбойно так на морозе, — японский пулемет с бугра за деревней.
— Спаси и помилуй!
Прострочил пулемет за деревней — и стих…
— Нет, недосуг, видно, японцам палить… Уходят, уходят! Жал их остервенелый мороз, жали и партизанские вершники.
И снова бежит огненная искра по улицам и проулкам:
— Партизаны! Партизаны!
На тракту, у моста, осаживали разгоряченных коней Мартьян Алексеевич, Корней Косорукий и Карпуха Зуй…
Со всех ног — скрипуче и взволнованно — побежал народ к сборне. Василий и Федот тоже не утерпели.
Перемерз Дементей Иваныч на крыльце. Озяб, а не идет в избу: любопытно. Воткнулся глазами через гумна в высокую крышу сборни, — что-то там сейчас? И вот в глаза ему полыхнул с этой самой крыши разматываемый на вертящейся в чьих-то руках палке кусок кумача.
«Зря все… прахом пошло, — похолодел Дементей Иваныч, и сибирские староверские сборища, которые звали никольцев в письмах своих драться за Колчака, за царя… со святым крестом на знамени, и хлопоты уставщиков, Ипата, Потемкина… Вот прискакали они: бешеный Мартьян, ненавистник Корнейка… городские большаки-комиссары. Возьмут теперь всех, притянут. И Бутырину, выдавшему младшую дочку за офицера, несдобровать… И Астахе… И нам всем… Всё прахом!»
Глядел Дементей Иваныч на обвислую в тихом морозе длинную красную полосу, и словно заноза вонзилась ему под череп: «Тогда, при комиссаре, писарь Харитон рубаху, сказывают, красную дал на флаг. Теперь куска не пожалели… такому висеть, видно… Вот оно, пристигло! Ну, а мы — то как?»
Красный флаг реял свисающей полосою на высоченном шесте, вздымаемом дюжими руками все выше и выше, — над бывшей волостью, над деревней, над Тугнуем… над всей Россией от моря и до моря.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В начале нового, двадцатого, года партизанские волны захлестнули уже все Прибайкалье. От границ Монголии, через завьюженные степи и косматые хребты, до узкой ленты железной дороги, — трактами или снежной целиной, — шли конные и пешие отряды в дубленой овчине, в шапках-ушанках, в катанках, в ичигах, в сохатиных унтах. На привалах, у ярких костров, в кругу подтаявшего утоптанного снега, смолевой веткой вспыхивала нежданная веселая частушка:
Посмотри-ка, мать, в лесок,
Что-то, что-то там горит.
«Разве, разве ты не знаешь, —
Партизанский полк стоит».
И уж подхватывают ее простуженные голоса, и уже кто-то, хлопая в ладоши, бежит в плясе кругом костра, взбивает ичигами снежную пыль. Сотня ли, рота ли, целый ли полк затопочет на морозе, широко развернутся плечи:
Сколь кукушка ни кукует,
Перестанет куковать, —
Сколь японец ни воюет,
Перестанет воевать!
В самом деле: японец перестал воевать. Декабрьская вылазка японского карательного полка в глубь восставшего района — по мухоршибирскому тракту — закончилась неудачей. Потеряв у Новой Зардамы шестьдесят человек, полк в отместку выжег в Харашибири полсотни домов и, преследуемый партизанами, отошел к железнодорожной магистрали, к Петровскому заводу, под надежное прикрытие броневиков.
Военно-революционный штаб Прибайкалья еще находился в тайге, кочевал вместе с Первым прибайкальским партизанским отрядом, но уже было ясно, что нитка железной дороги, продетая сквозь хребты, вот-вот порвется, что японцам и семеновцам не удержаться за эту нитку и они сами начнут рвать ее в наиболее уязвимых местах: полетят от глухих взрывов мосты и водокачки, запылают станции и разъезды, и белая орава покатится на Читу, оставляя в небе дымные следы бесконечных составов. Штаб знал, что на западе, в Сибири, потеряв своего вожака-адмирала, колчаковщина доживает последние дни под ударами Красной Армии и партизанских фронтов, отрывающих в генеральском тылу роты, полки, целые дивизии помороженных сибирских мужиков, не желающих сражаться за своих лиходеев.
Пожар восстания, поднятого по сигналу штаба, полыхал по всему Прибайкалью. В деревнях прогоняли старост, партизаны всюду ставили ревкомы, крушили кулацкие самогонные заводы. Красные флаги реяли в морозном дыму над срубами древних сборен.
В конце января в Бичуре состоялся съезд представителей восставшего трудового народа Забайкалья. Съезд призвал народ к оружию. Красная Армия была еще далеко в Сибири, и для того, чтобы пробиться к ней, нужно было воевать. Съезд поручил исполкому и Главному партизанскому штабу очистить от белогвардейцев-семеновцев линию железной дороги и, не дожидаясь, когда подойдут с запада регулярные красные полки, вынудить японцев к отходу, ускорить захват города и железной дороги на всем протяжении от Байкала до Хилка. Партизаны должны были также задержать отступающий, разгромленный под Иркутском, корпус армии генерала Каппеля, не дать ему прорваться на восток.
Закутанные в ворованные дохи, сотнями падая от сыпняка, обмороженные и злые, каппелевцы, побросав эшелоны, перешли по льду Байкал и двигались вдали от железной дороги — хребтами, снежной целиною немереных степей. Они давно потеряли всякий воинский вид, как потеряли и своего обморозившего ноги командира, и веру в свои силы, и всякую надежду на успех. Все осталось позади, в прошлом. Их гнало на восток желание поскорее добраться до теплого моря, до иностранных пароходов, на которых они, под защитой иноземных штыков, смогут безнаказанно увезти за границу награбленное в Сибири добро. Избегая встреч с партизанами, каппелевцы конвоировали огромные обозы с женщинами, золотом, дорогой мебелью, церковной утварью, пулеметными лентами, насметными запасами съестных продуктов и всевозможных предметов домашнего обихода. В хаотическом беспорядке на санях были свалены экспонаты музеев и картинных галерей сибирских городов, целые магазины галантереи и мануфактуры. Главный партизанский штаб выставил против этой орды мародеров по всем трактам крепкие заслоны, хорошо понимая, что, бессильная сейчас, она может стать грозной силой, если дать ей соединиться с атаманом Семеновым, обогреться, прийти в себя.
- Предыдущая
- 48/207
- Следующая
